Женитьба Кевонгов

Человек в высоких резиновых сапогах стоял по колено в реке, ловкими ударами остроги бил лососей и выбрасывал их на берег. Там лежало уже несколько десятков кетин. У некоторых вспороты животы. Рядом стояла бочка.

«Заготовляет икру», — будто острым ударило в сердце Полуна.

Человек метнул острогу в проплывающую рыбину и поднял ее, трепещущую, над водой. Из рваной раны, сверкая кровавыми слезинками, стекала упругая икра.

Полун узнал в браконьере Серегу. Того самого Серегу, который некоторое время жил на берегу Тыми. Серега приехал на Сахалин по вербовке. Работал трактористом. У нивхов научился солить икру. Днем работал в поле, а по ночам ловил кету. Добычу продавал.

Полун уже имел с ним неприятную встречу. В прошлую осень старый охотник возвращался со своего участка, где разбрасывал приваду. На этом самом нерестилище он неожиданно наткнулся на Серегу, который точно так же заготовлял икру. Тогда Серега поставил кружку водки и взял с него слово никому не говорить.

Вскоре Серега исчез. Говорили, что он уехал куда-то на материк.

Сейчас он стоял на нерестилище.

Почувствовав пристальный взгляд Полуна, Серега резко обернулся. В его глазах вспыхнул страх: незнакомый человек стоял, опираясь на ружье. Но тут же страх как рукой сняло. Глаза Сереги засияли, будто луна, с которой сошло облачко.

— Ах, это ты, Полун! Чего ты уставился на меня?

Полун не двинулся с места. Его взгляд, наверное, был страшен, потому что Серега перестал улыбаться. Сдерживая волнение, браконьер, не торопясь, вышел на берег.

— Подойди сюда, — голос Сереги срывался.

Полун не шелохнулся.

— Ну, иди же! Утро холодное… У меня есть, чем согреться. — Браконьер хищно, по-рысьи, улыбнулся и положил перед собой длинный окровавленный нож.

— Вот что, — старательно выговаривая слова, сказал Полун. — Сейчас же ты покинешь берега Тыми! И не вздумай возвращаться сюда. Если хоть раз твоя нога ступит на эти угодья, я убью тебя. Выслежу, как медведя, и убью. Ни один шатун-разбойник еще не ушел от меня. Уходи!

Это был последний случай браконьерства. Теперь на всех нерестилищах стоял покой.

Окончился нерест. Сородичи не узнавали в Полуне прежнего Кевонга. Он стал общительным, заходил к односельчанам. Полун, казалось, помолодел. Даже спина его стала выпрямляться. Чувствовалось, гнетущие старика мысли ушли в забытье, а их место заняли бодрые.

Прошел сезон дороги. Зима вступила в свои права. Многие охотники уже сдавали пушнину, а Полун только закончил приготовления к охоте. Скорей в тайгу! Туда, где стоят вековые ели со снежными воротниками, где даже сильный ветер не в силах пробиться сквозь тайгу, и о нем догадываешься только по шуму верхушек елей. Туда, где осторожный соболь оставил на свежем снегу отпечатки мягких лапок.

Широкие, упругие охотничьи лыжи — энь, подбитые снизу нерпичьим мехом, легко скользят по рыхлому снегу. Полун вышел к большому озеру, соединенному с рекой Тыми протоком. Чтобы не делать большого крюка, охотник решил перейти озеро поперек.

Снял лыжи, привязал к ним бечевку и потащил за собой. Вода у берега замерзла наплывами, но дальше пошел чистый, ровный лед. Сквозь него на желтом песчаном дне виднелись островки водорослей.

Вдруг что-то живое шевельнулось подо льдом. Живое и страшное. Холодная дрожь прошла по всему телу старика. Кто это, как тень, движется по дну? Не водяной ли подкараулил Полуна? Старик напряженно сощурил щелки-глаза, силясь разглядеть, кто там, подо льдом. Большое и темное приближалось. Вот оно обрело форму рыбы. Да это же кета! Огромный, сгорбившийся самец с кроваво-бурыми полосами на боках. Он медленно, будто находясь в глубоком раздумье, подплыл под самые ноги старика. Полун опустился на четвереньки и стал разглядывать рыбину.

Странно! Все лососи, отметав икру, давно умерли. А этот жив. На боках у него рубцы — раны — свидетельство трудных дорог из океана в верховья рек; жабры выцвели, пообтрепались, и из них, как космы бороды, свисают зеленые водоросли.

«Лосось не выбросил молоки, — подумал старик, — не оставил после себя потомства, и Куриг наказал его долгой, одинокой, бесполезной жизнью. Будет он теперь пугать своим страшным видом рыбное население озера…»

Полуну стало жаль лосося. Он прекратил бы страдания несчастной рыбы. Но как это сделать? Между рыбой и человеком лежит толстый лед. Глаза старого охотника, всю жизнь прожившего холостяком, затуманились.

— Ты-то почему остался бобылем? — спросил старик лосося.

Омертвевшие глаза рыбины становились все больше и больше. Старик видел теперь только два огромных рыбьих глаза, и в них — тоску и укор.

ПОСЛЕДНЯЯ ДАНЬ ОБЫЧАЮ

Дальше в письме говорилось: