«По ночам свои порядки устанавливают медведи. Они прогуливаются по селу, не обращая внимания на лай собак. Нартовые кобели рвутся, чуть не ломают колья. Непривязанные суки с визгом носятся вокруг медведей, а те не спеша разваливают х’асы и ужинают юколой». В это лето на Северном Сахалине, как ни странно, была засуха. Она пала на время цветения ягод — основной пищи медведей. Во всей огромной сахалинской тайге не было ягоды. И медведи ушли из нее к побережью моря, где могли полакомиться заспавшейся нерпой.
Письмо заканчивалось так: «Вернулась забытая традиция — молодые люди должны доказать свое мужество в схватке с медведями. Охотиться на медведей стало в нашем селении модно. Девушки дарят улыбки только кавалерам-медвежатникам. Умора…» Когда Малун дочитал до этого места, перед ним возник образ Закуна: толстые губы выпячены, высокомерный взгляд, и голова качается, словно незрелая кедровая шишка на тонкой ветке. Это обычная манера Закуна, когда он чему-нибудь дает свою оценку.
Когда-то они были одноклассниками. Закун мастерски пользовался шпаргалками, подглядывал в учебники или старался поймать подсказку. Его друзья были такие же лодыри. Он бросил школу в седьмом классе. «Просвещайтесь! Забивайте свои головы науками. Нивху нужно уметь охотиться, а не тратить время на пустое дело — учебу. Я как-нибудь найду себе место: земля большая».
Когда Малун приехал на каникулы из Ленинграда, где он учился в педагогическом институте, Закун работал заведующим магазином. Крупная фигура на селе. Все здоровались с ним за руку. У него уверенный, громкий голос. Окружающие встречали его шутки, пусть даже плоские, дружным смехом. И в разговоре последнее слово — за ним.
Закун умело пользовался некогда бытовавшими у нивхов преимуществами в родственных отношениях. Всегда решающее слово оставалось за ним, как за представителем рода ахмалков — тестей. Закун старался одеваться в духе времени, но выглядел нелепо. Сочетание широкоплечего пиджака, яловых сапог и зеленой шляпы вызывало у людей усмешку. Он лез из кожи вон, чтобы быть первым парнем на селе.
Малуну всегда было неловко в обществе Закуна. Не совсем осознанное в детстве чувство с годами перешло в открытую неприязнь. Грубая самоуверенность и надменность были для Закуна тем же, что сила и клыки для кобеля, делавшие его хозяином на собачьей свадьбе.
«…Умора. Тоже выдумали моду. Медведь — это же наимирнейшая тварь и трус…» Малун на минуту задумался. Еще совсем недавно нивхи говорили о медведе только почтительно. «Мок — добрый» — вот как называли его взрослые при детях, утверждая этим посредничество медведя между землянами и таинственным всемогущим, от которого якобы зависит благополучие людей.
Когда Малун рассказывал об этом своим ленинградским друзьям, те восклицали:
— Да ты откуда взялся? Ты же первобытный!
Потом уже серьезно просили рассказать о нивхах, их обычаях и нравах. Малун чувствовал внимание окружающих. Это вливало в него, обычно несколько робкого, уверенность, и он с интересными подробностями рассказывал о своем народе. Русские ребята особенно любили слушать его рассказы о медвежьих праздниках и нивхские песни. Песни покоряли слушателей своей проникновенностью и глубокой лиричностью. Друзья просили дать подстрочники, записывали ритмику и переводили на русский.
Ленинград… Ленинград… Как быстро прошли пять лет! Первые робкие шаги по непривычно твердым асфальтированным улицам города… лекции по древнеславянскому и современному русскому языкам… Теоретические основы нивхского языка… спортивные лагеря и соревнования… удивленные глаза перед картинами в Эрмитаже на первом курсе и глубокое понимание идеи и замыслов художников — через несколько лет… Потом будто остановка стремительного бега времени: диплом… Как вы быстро прошли, пять лет!
«До-мой! До-мой! До-мой!» — стучали в быстром и четком ритме колеса экспресса. «Ж-ж-ж-ж-ду-у-ут!» — гудели мощные моторы «Ту-114».
…Ноглики… Оно звучит на русском таинственно.
Это слово как кусок айсберга.
Ноглики… Ноглики… Когда-то, несколько веков назад, предок Малуна пересек Сахалин с запада на восток, перевалив через хребет. Он вышел к истоку безымянной реки, срубил тополь и выдолбил из него лодку. Долго спускался он по большой реке. Но вот пахнуло солоноватой свежестью. Стало быть, до моря близко. И тут уставший путешественник увидел, что его вынесло к высокому лесистому берегу, прорезанному притоком. Он повернул к устью спокойной реки, привязал лодку к нависшим ветвям ивняка и, измученный жаждой, прильнул к воде. Но тут же отпрянул — в чуткие ноздри ударил терпкий запах. И только теперь нивх заметил — вода в реке загрязнена маслянистой жидкостью. И назвал первооткрыватель эту речку Ноглын-нгиги, что на русском означает — Пахучая река.
…Ноглики… Ноглики… Здесь прошло детство Малуна, здесь он окончил школу.