Женитьба Кевонгов

— Вам очень жарко. Замучил я вас, — как бы извиняясь, говорит каюр.

Те в ответ виляют обрубками хвостов.

Каюр не стал привязывать нарту к дереву — уставшая упряжка без причины не сойдет с места, — закрепил одним остолом.

Огляделся. Высокие темные тучи набросили на землю мглистую тень. У горизонта морозно алела узкая, как лезвие охотничьего ножа, полоска. Тихо. Погода вроде бы не изменится.

Редкие прямоствольные лиственницы вынесли оголенные ветви до самого неба. На сучьях снег — будто кто-то невидимой рукой разложил по толстым ветвям ломти тюленьего сала. Тайга отрешена и спокойна, будто ей совершенно безразлично, кто вошел в нее: зверь ли, птица ли, человек ли.

Сумрак сгущался.

Старик стал приплясывать, изгоняя озноб, овладевший им. Когда руки немного отошли, схватил топор и пошел выбирать сухое дерево. У старика строго-настрого заведено — в любых условиях не отказывать себе на ночь в горячем чае.

Нарубил сухих сучьев, повалил две нетолстые сухостойные лиственницы, перетаскал к нарте. Для растопки содрал с деревьев рыжую бороду — лохматый лишайник-«бородач».

Через несколько минут затрещал сухой бездымный костер. Старик туго набил снегом обгорелый чайник и подвесил его над костром.

Нужно еще накормить собак. Старик отрезал кусок сала величиной с пол-ладони и, подцепив кончиком ножа, точно бросил ближайшему псу — высоконогому Аунгу. Тот на лету поймал предназначенную ему порцию. Второй кусок перелетел через голову Аунга и угодил в пасть жадному вислоухому Мирлу. Через несколько минут вся упряжка закусила мороженым салом, после чего грызла мясистую юколу. Вскоре поспел кипяток. Старик опустил щепоть чая в пол-литровую алюминиевую кружку, достал из мешка вареного мяса, немного хлеба и стал ужинать.

Горящие угли тонко запели. Дух огня напоминал о себе. Старик отломил кусок хлеба и юколы, бросил на костер: вот тебе, добрый дух. Сделай, чтобы больному старому охотнику сопутствовала удача. Чух!

Когда старик закончил свою нехитрую трапезу, уже совсем стемнело. В небе кое-где бледно мерцали высвеченные костром звезды.

Пора спать. Обложил костер с двух сторон лесинами, наладил нодью — долгий таежный огонь. Нодья будет тлеть всю ночь.

Рядом с лесиной выбил ногами яму в снегу. Положил на ее дно оленью шкуру и лег спиной к костру, мысленно попросив хозяина тайги всех благополучий в трудной дороге таежного охотника. Выбрал удобную позу, натянул на голову большой меховой воротник от оленьей дохи и глухо позвал:

— К’а!

Собаки в упряжке привычно подошли к своему хозяину и тесно залегли вокруг него.

В эту ночь старику снился молодой энергичный поэт…Едва развиднелось, а старик уже был на ногах.

Высокие слоистые облака обложили все небо. Сквозь них слабо просачивался скупой свет нового дня.

Было тихо, будто закрыли все ворота, откуда мог вырваться ветер и, радуясь своему освобождению, пронестись по свету.

Нодья почти вся сгорела — остались одни обугленные концы сушняка.

Человек собрал сучьев, нарубил тонкого сухостоя. И второй раз в этой огромной дикой местности запылал маленький костер.

Налетела стая таежных бродяг — мрачных остроклювых кедровок. Они расселись на ближайших деревьях и принялись резко картаво кричать: чем бы поживиться?

За ними, прилетели две маленькие черноголовые синицы. Сели на пенек, уставились бусинками глаз на невидаль — костер — и о чем-то между собой затенькали. Погреться прилетели, так подсаживайтесь к огню, милые синички. Всем тепла хватит у костра. Но синички повертели черными головками, невесомо вспорхнули на высокую пихту и стали прыгать с ветки на ветку, внимательно и зорко всматриваясь между хвоинками, — пташки вылетели на завтрак.

Горячий чай выгнал остатки стужи, которая, воспользовавшись сном старика, закралась под самое сердце, стало теплей.

Старик решил не мучить собак — растянул упряжку на всю длину потяга, чтобы собаки не запутались в постромках. Затем он дал им мороженой наваги и немного сала (кто знает, сколько ему бродить по тайге) и стал на лыжи.

Кенграй и Мирл оторвались от корма: ты что, уходишь без нас? Почувствовав их взгляд спиной, охотник оглянулся: вся упряжка недоуменно смотрела ему вслед. Старик налег на лыжную палку, быстрее заскользил между деревьями, и рассыпающийся целинный снег стал мягко ложиться под легкие охотничьи лыжи, обшитые камусом[46].

…Вскоре лес поредел, деревья как бы раздвинулись.

Изгин пересек чистую низину и углубился в ольшаник. Он не сомневался, что идет по переходу лисовина. И действительно, между кустами, где снег не переметает, охотник внезапно увидел тропу. И старое, уставшее от пережитого сердце охотника застучало радостно и взволнованно.

Последний, трехдневной давности след уходил в сторону тайги. Лисовин делал частые галсы в сопки, но основная тропа вела в верховья речки.