Женитьба Кевонгов

И вдруг — будто пламя из охотничьего ружья. Изгин вздрогнул и поднял голову. Красная молодая лисица вылетела из-за куста, играючи прилегла перед красавцем лисовином. Гибко и упруго заходила всем телом. Виляя хвостом, обошла лисовина вокруг. Изогнувшись, рыбой взметнулась перед его носом. Лисовин, как бы отбиваясь от нахлынувшей напасти, поднял переднюю лапу. Его толстый пушистый хвост заходил кругами. Это был свадебный танец.

«Ты еще можешь!» — изумился охотник. Его руки вяло опустились.

Лиса, извиваясь в страстном танце, звала лисовина. Лисовин принял вызов. Резвясь, они скрылись вдали.

«Пусть поживет до следующей зимы», — спокойно подумал Изгин. Но тут же испугался своей дерзости.

Он повернулся как-то неловко. Резкая боль пронзила поясницу и взлетела по спине. «Что это?» — почему-то безразлично подумал старик.

Но одна мысль стала тревожно и настойчиво стучать в виски: там, на тропе, капканы! Там, на траве, капканы!

Старик несколько раз жадно схватил ртом морозный воздух, собрал все остатки сил и, убедившись, что может идти, двинулся своей лыжней назад.

Началась поземка. Ноги подкашиваются. Суставы скрипят, будто снег в мороз.

Вот и место ставки. Теперь невозможно найти капканы: замело. И старик стал наугад протыкать снег. Он устал от ходьбы, ожесточился и ошалело тыкал палкой в снег. Как сквозь полусон услышал лязг металла. Сломал палку на месте прихвата челюстей капкана — сил не осталось разжать их. «Что ты делаешь?» — кричит кто-то. «Да, да, нельзя так», — отвечает помрачневшее сознание. А руки продолжают делать свое.

Еще два раза слышал Изгин лязг металла. Четвертый капкан так и не нашел. Как же быть? Тогда к нему пришла спасительная мысль — нужно оставить запах человека. Ни один зверь даже близко не подойдет! И старик помочился на куст ольхи.

Усталость валила с ног, но Изгин забыл о ней — его осенила пугливая мысль. Если кто-нибудь был рядом, тот заметил бы: старик весь преобразился, он посмотрел на неясный след лисовина, потом взглянул в сторону сопки, куда скрылись лисы, и неожиданно отчетливо сказал вслух: «Я еще вернусь сюда».

И опять вспухла голова. И опять туман застлал глаза. И одолела старика страшная усталость, будто он только что завершил большой, отнявший у него все силы труд.

Но надо идти. Ветер упруго и настойчиво толкает в спину.

С неба валит крупный снег. Снежинки кружатся перед глазами. Снег пушистый-пушистый; он мягко ложится на плечи, шапку и лицо. О-о, как много снегу!

Тонут широкие лыжи. Старик переступает с таким трудом, будто не снег налипает на лыжи — свинец. Изгин жадно хватает воздух пересохшим ртом. Но воздух будто лишился живительной силы. Старик весь мокрый. А дорога еще длинная-длинная.

Вдруг он увидел: высоко выпрыгивая из снега и с головой проваливаясь в нем, из последних усилий скачет навстречу зверь. Скачет так, будто перед ним быстроногая добыча, которую он настигнет следующим прыжком. Старик обрадованно остановился, узнав в скачущем звере Кенграя. Умный пес, по-видимому, забеспокоился в долгом ожидании хозяина. И снялся с ошейника, как всегда он делал на длительных остановках, и пошел по заметенному следу.

Кенграй в прыжке обдал хозяина комьями снега и, радостно повизгивая, завертелся у ног. У старика же не осталось сил поласкать верного друга.

Собака нетерпеливо вырывается вперед, останавливается, поджидает хозяина, возвращается к нему. Кенграй недоуменно, не мигая, смотрит на хозяина. Что-то смутное и тревожное овладевает собакой, и Кенграй жалобно скулит. Изгин знает, почему волнуется его старый друг. Сквозь наплывший на глаза туман он благодарно смотрит на собаку…

— Идем, Кенграй, идем, — с усилием выговорил старик…

СЕМИПЕРАЯ ПТИЦА

1. ДЕДУШКА ЛУЗГИН И РЕБЯТА

Волны шумно выбрасывались на песчаную косу, били в прибрежные дюны, рушили их склоны. Они слизывали с косы песок и прозрачные, разноцветные камешки. Берег завалили груды зеленовато-бурой скользкой морской капусты, остро пахнущей йодом; мелкие, похожие на оладьи, медузы. Между ними белели большие ракушки. В желтой пене, путаясь в обрывках морской травы, неуклюже копошились длинноногие крабы. Большие серые чайки-поморники с хищным пронзительным криком набрасывались на них.

Дед Лузгин прищурил узкие, в сетке морщин глаза, глянул из-под узловатой руки на небо, на колышущийся после шторма залив. И, будто освободившись от тяжести, глубоко и облегченно вздохнул.

Рядом, бросая на дедушку вопрошающие взгляды, незлобиво переругиваются два босоногих мальчика. В руках у них шишки кедрового стланика.

— Шторм кончился! — нарочито громко сказал мальчик в черной рубашке.

Другой мальчик, в голубой тенниске и закатанных брюках, закричал.

— Молчи, Урьюн! Что ты понимаешь? Тоже мне — моряк: языком бряк, а в голове — звяк.

Мальчик в голубой тенниске хорошо знал своего дедушку: дедушка не любит, когда его опережают, а нетерпеливый Урьюн выскочил не вовремя и мог испортить дело.

Урьюн, недолго думая, ответил: