Женитьба Кевонгов

А ведь когда-то и их водили пузатые и деловитые мотодоры. Наполненные живой сельдью, они важно подходили к приплоткам, где их радостно встречали сортировщицы и шумная ребятня. Когда-то и с ними заигрывали волны, плескались вокруг и играючи прикасались к ним щеками.

А теперь они, никому не нужные, забытые, лежат на берегу. Лишь ветер навещает их, проникает сквозь щели, равнодушно гудит в пробоинах и улетает по своим, только ему известным делам. Да дождь, видя их беспомощность, злорадно пляшет по открытым днищам. Старику жалко их, и его глаза покрываются голубовато-белесой пленкой грусти. Старик старается не глядеть на лодки, у порога звучно сморкается и мучительно думает — чем бы сегодня заняться?

Потоптавшись минуту в нерешительности, не спеша поворачивается и, сутуло пригнувшись, влезает в низкую дверь. Медленно проходит в наполненную сумраком комнату. И начинает переставлять прочные сиденья — чурки от лиственницы — от стены к нарам, потом от нар переносит их в угол, где грудится всякий хлам: дырявый брезентовый дождевик, заплатанная ватная телогрейка, грязное белье. Валко ступает в сторону, примеривается, снова хватает чурку, несет в передний угол и ставит к свежевыскобленному пыршу — обеденному столу на коротких, с рукоятку ножа, ножках.

Эта странная для постороннего глаза привычка появилась у Изгина давно — когда он вошел в рыболовецкую артель и закрепился на месте.

До времени пускания корня Изгин прожил, как и все нивхи: год у него был строго разбит на сезоны. Когда солнце при своем заходе делает самый длинный в году шаг — это сезон лова горбуши. Многотысячные стаи лосося идут из моря в реки на нерест. И человек выезжает на облюбованное еще предками урочище и заготовляет нежную юколу.

Когда деревья и травы остановят свой буйный рост и, отдав земле свое наследство, устало отдыхают, из моря прет старший брат лососей — кета. И человек срывается за косяком рыбы в новые места.

Но вот пришли холода. По утрам гулко гремит подмерзшая земля, обильно падает первый, уже «настоящий» зимний снег, которому суждено растаять весной последним. Бодрящий воздух, мягкое поскрипывание еще не схваченного морозом снега тревожат сердце. Человек чувствует, как он наливается новой силой. Притихает на какое-то мгновение, потом вдруг заволнуется, заспешит. И переезжает всей семьей с оголенного побережья моря в Тул-во, где под защитой тайги не страшен никакой буран. Зима долгая-долгая. Но вот солнце стронуло с самого короткого дня. Месяца через два мужчины заканчивают сезон охоты на соболя и вскоре переезжают в кэт-во[44] и открывают сезон охоты на морского зверя во льдах.

Каждый переезд — это новые места, новые дела, новые радости. И так из года в год в течение многих лет.

Когда организовалась рыболовецкая артель, пришел конец такой жизни. Изгина мучила тоска по вольным переездам. Каждодневная многолетняя работа в колхозе приглушила эту тоску. В последние годы вновь заговорил властный зов тайги. Но старость и болезни держали Изгина в четырех стенах темного приземистого дома.

И заметили люди: у старика появилась странность. Ни с того ни с сего Изгин переставлял в доме нехитрую свою мебель. Высокий русский стол, обшитый потрескавшейся, выщербленной клеенкой, переносил от окна к глухой стене, низкий стол — пырш — перетаскивал к нарам, менял местами толстые чурбаки-сиденья.

Не знали люди, что такая перестановка мебели создавала иллюзию смены мест, переездов, заглушая хоть ненадолго убийственную тоску по странствиям.

В нынешнюю весну перестановки так участились, что замученный длинноногий стол стал жалобно скрипеть. И чтобы не расшатать его окончательно и как-то отвадить себя от этой неодолимой потребности, старик прибил большими гвоздями ножки стола к полу.

Шли дни. Долгожданная осень медленно, но вступала в свои права. Нгаски-ршыхн — чересхребтовый ветер, дующий с материка, — стал настойчивым и до дерзости властным. Он взбеленил залив, который долго и упорно бил в берег гривастыми волнами, будто зная, что отсюда ему суждено застывать.

Как-то утром привычно пропела дверь, вместе со светом в глаза ударили силуэты лодок, но за ними старик не увидел живого плеска воды. Как глаза мертвеца, холодно мерцала тусклая полоса. Старик облегченно вздохнул: скоро…

А пока он решил заняться промыслом нерп. Осенью нерпы не уходят в море — в заливе достаточно пищи. Они просасывают тонкий лед и дышат через отдушины. Иногда выходят на лед. Тогда их видно на ледяной пустыне за много километров.