Жена штурмовика

Кормить он ее мог обещаниями, что завтра его назначат главврачом — и жизнь станет сахаром, но одевать ее в эти обещания он не мог, а поэтому выписывал нужные справки наркоманам и алкашам для прохождения медкомиссий и получал за это вознаграждение, пусть и не в твердой валюте, но достаточное для того, чтобы сесть.

Но в душе он уже был состоявшимся главврачом.

И, как истинный российский чиновник, оказавшись назначенным заведующим закрытой библиотекой, он принял единственно верное решение — ничего не открывать и впредь, дабы чего не вышло.

Но, увы и ах для незадачливого служителя разом двух богов или муз, он не учел одно обстоятельство.

Зэки — одна из самых читающих категорий народонаселения.

Зэки готовы работать 12/7 на швейке или пилораме и не роптать.

Но, оказавшись оторваны от «Девушки с татуировкой дракона», зэки начали проявлять недовольство.

Администрация заволновалась.

Врач-нарколог-библиотекарь был изгнан, а дед стремительно возвращен из опалы.

Он снова сел за свой стол и вернул статус народной тропе — «незарастающая».

Но урок пошел ему впрок.

Отныне вся деятельность юридического характера велась им строго конспирологически (а дед знал толк в конспирологии, но об этом чуть позже).

Строго между своими, строго с глазу на глаз и без свидетелей.

Надо сказать, очень нетривиальные задачи в исправительной колонии общего режима.

Побегав так несколько раз со «швейки» в библиотеку, увернувшись пару раз от встречи с инспекторами (одиночное передвижение по лагерю запрещено, а «красного» с собой каждый раз не потащишь), я поставил вопрос ребром: мол, «так и так, о библиотекарь, ну как же мне найти вас в урочный час?».

Подумав немного, дед сказал:

«А знаете что? А приходите-ка вы ко мне на лекцию. В субботу. В 15.00. Там мы чего-нибудь придумаем».

Лекции дед вел там же, где и трудился, в библиотеке.

Иногда, по каким-то своим соображениям, администрация отводила ему помещение клуба.

На лекции собирались все разгильдяи лагеря со всех производств — и больше всего со швейки.

Приходили люди, бесконечно далекие как от геополитики, так и от честного труда на благо ГУ ФСИН и Отечества.

Посещение лекции дарило два часа сиесты в прямом отрыве от производства.

Чтобы это не превращалось в злоупотребление, на лекции иногда приходил какой-нибудь чин и внимательно следил за тем, чтобы общественность не спала.

Иногда в качестве надзорного органа являлся сержант латиноамериканской наружности (я назвал его сержант Гонзалес). Он был хорош тем, что спал сам и не мешал спать другим.

Сержант Гонзалес любил сиесту.

Лишь временами, когда дед распалялся (а дед искренне любил свои лекции не менее страстно, чем сержант Гонзалес сиесту) и заводился, а его брови от напряжения эмоций вставали дыбом, сержант Гонзалес просыпался и кричал с заднего ряда: «Э, дед, давай потише!»

Вообще, дед был равнодушен к своей аудитории.

Он абсолютно не был заинтересован в обратной связи.

Будь его воля, он бы вещал в пустой зал со своей трибуны и вряд ли испытывал какой-то дискомфорт.

Иногда администрация вмешивалась в его образовательные программы и спускала ему сверху темы лекций.

Например, «Металлургия Среднего Урала».

В такие дни дед терял боевой задор, его брови падали на глаза, голос терял силу, и сам он весь как будто съеживался…

Но когда темы лекций он устанавливал сам, жизнь наполняла его с новой силой.

Он, будто феникс, возрождался из пепла лагерного бытия и улетал на крыльях своих речей туда, где линкор «Бисмарк» сражался с превосходящими силами королевского флота, а рептилоиды из ФРС штамповали тонны зеленой бумаги.

«Сегодня, — вещал дед, — сегодня мы ни много ни мало сокрушаем Бреттон-Вудскую систему…»

Осознание исторического момента настолько сильно наполняло его, что он вылетал из-за трибуны, как Энгус Янг на концерте в Мельбурне, и врывался в ряды мирно спящих зэков.

«Вы знаете, что такое Бреттон-Вудская система?»

Его узловатый палец упирался в грудь условного Федула.

Федул за три месяца до этого вопроса распивал спиртные напитки с коллегами по пилораме, и это было последнее, что ему помнилось ярко и всесторонне.

Далее, описывая произошедшие события, Федул, как правило, невнятно что-то бормотал под нос, но, подводя историю к финалу, заканчивал ее бодрым: «И я тогда… на ему, на хуй!»

И делал резкий выпад вперед своей жилистой татуированной рукой.

Таким же жестом дед сокрушал Бреттон-Вудскую систему.

Возможно, конгениальность жестикуляции порождала в Федуле необходимые ассоциации, и Федул уверенно кивал.

Дед, разумеется, не углублял свой экзамен.

Интуитивно он чувствовал, что Федул крайне негативно относится к этому финансово-политическому механизму, и был этим удовлетворен.

Он многозначительно кивал и возвращался на трибуну, шевеля бровями, как муравей усиками.

Дед оперировал глобальными категориями.

В нем чувствовался профессиональный борец с мировым еврейством и западной плутократией.

Я с большим интересом слушал этого бодрого старикана, вникая в рисуемый им мир и с любопытством разбирая, как он вскрывает его замысловатые механизмы.

Иногда деда уносило, и я начинал очень за него переживать.