Зависимость и ее человек: записки психиатра-нарколога

В спорах между ощупывающими слона в темной комнате обычно выигрывает тот, кто включает свет. Да, аддикция – результат интеракции биологических, психологических, социально-средовых факторов. Это так и никак иначе. Тут есть место для разочарования. Мне бы хотелось ткнуть пальцем во что-то и сказать: «Вот это аддикция, а все остальное второстепенно». Но, похоже, так не получится. Аддикция – это интеракции. Множество интеракций. Поэтому я, как и мои коллеги, на всяких скучных интервью отвечаю: «Ну, вы знаете, аддикция – это сложный биопсихосоциальный феномен, бу-бу-бу».

До терапевтических групп в глубине души я оставался, скорее, биоцентристски ориентированным специалистом: я думал не о «человеке с аддикцией», а об «аддиктивном мозге». Дофамин, лимбическая система, все такое. Терапевтические группы – прекрасное лекарство от биоцентризма. После нескольких месяцев встреч с группой я стал думать: не так важна аддикция, ее природа, ее тайные ходы; намного важнее люди, у которых, так уж получилось, сложилась аддиктивная жизнь. Они общаются между собой не как жители какой-то отдельной аддиктивной планеты, нет. Они общаются между собой как люди. И этого достаточно для того, чтобы их жизнь наладилась. Для того чтобы они перешли в трезвость и пустили в ней корни. Да, мириады биологических, психических и социальных факторов постоянно взаимодействуют и создают то сложное, многоаспектное явление, которое мы пытаемся охватить зонтичным термином «аддикция». Но это не точно, это только предположение – выход из аддикции случится намного быстрее, если включить человека в исцеляющий социальный контекст. Пусть фармакологи ищут эффективные лекарства (спасибо им за адекватные препараты для лечения психозов, депрессии, тревожных расстройств и бессонницы). Пусть психотерапевты разрабатывают действенные и бережные подходы для помощи аддиктам. Но в конце 2015 года я понял, что все это будет намного лучше работать в сочетании с подлинными, искренними, простыми человеческими отношениями, дружбой внутри коллектива, который в моей профессиональной среде называют «терапевтической группой» или «терапевтическим сообществом».

7

На минуту вернусь в наркологическую клинику, где начал работать, перебравшись в Москву. Раз в полмесяца на смену приезжала семейная чета санитаров. Приезжали они, кажется, из Мордовии – тихие, трудолюбивые люди средних лет. Две недели отрабатывали в стационаре, получали деньги, уезжали. Оба санитара были просты, комфортны в общении, в их поведении не было страха или лести: они спокойно смотрели в глаза собеседнику, говорили прямо, могли выражать несогласие и делились своими соображениями, если таковые имелись. Не чурались пациентов наркостационара – весьма непростых, как правило, людей. Я неоднократно наблюдал, как в коридоре отделения безобразничает какой-нибудь VIP-пациент с героиновой ломкой: материт врача, орет на медсестру, разбивает кулаки о стену, потом садится на кушетку и плачет, а санитар из Мордовии, проходя мимо него со шваброй и ведром, присаживается рядышком, заводит разговор, и тот поначалу жалуется на что-то, но постепенно успокаивается и идет к себе в палату. Я думал: «Браво! Именно так и должно быть! Все в больнице – те, кто там работает (врачи, медсестры, санитары), да даже стены и воздух отделения, – должно помогать пациентам, а не одни только медикаменты».