Жили жизнь, в общем: веселую и грустную, добрую и злую – всякую, но непременно трезвую. Позже профессор В. М. Ялтонский, специалист, внедривший КПТ и МИ в наркологическую практику в те времена, когда это еще не было мейнстримом, в частной беседе сказал мне, что наркологи видят аддиктов в период употребления и непосредственно после, но не наблюдают в долгосрочной перспективе и что мы, профессионалы, лишены бесценной информации о том, как люди строят трезвость. Ну я-то не был лишен, получается. Я день за днем изучал изменения привилежцев и делал заметки, из которых вырастали новые тезисы, дополнявшие и развивавшие корпус знаний «Привилегии». В какой-то момент наша программа стала настолько хорошо систематизированной, стройной, непротиворечивой и, главное, понятной и полезной, что я понял:
Я видел также наши уязвимости, безусловно. В первые годы существования «Привилегии» я был единственным специалистом. Я собирал программу вдали от грубой, косной, научно и этически некорректной наркологической службы, и это очень хорошо. Но в то же время я почти не взаимодействовал с более сильными коллегами, а значит, мог не видеть какие-то свои ошибки. Я понимал, что надо наводить мосты с профессиональной братией. Также я понимал, что без скрупулезного исследования безопасности, реализуемости и эффективности «Привилегия» не может считаться чем-то благонадежным. Ну и что, что это помогло небольшой группе аддиктов, – серьезно заявить о себе мы можем только после сбора, анализа данных и получения убедительных, непротиворечивых выводов. «Так что, – говорил я себе, – все только начинается. Самое интересное и трудное впереди».
Аддикция – это вообще что?
Я продолжаю задавать себе этот вопрос. Продолжаю искать ответ на него в научных исследованиях, в рассказах зависимых, в собственном разуме и сердце. Везде ищу удовлетворительный, исчерпывающий ответ и не нахожу. Вы можете сказать: «Док, в предыдущих главах вы досконально изложили суть аддиктивного поведения. Разве вопрос не исчерпан?» Странно и неожиданно, но нет: вопрос аддикции, как бы мы на него ни отвечали, продолжает лежать на столе как все еще не битая карта. Я не знаю, что такое аддикция, до сих пор не знаю. Но я видел, как тяжело было людям, привыкшим годами жить в освобождающей любви и удушающем браке с алкоголем. Я видел, я слышал, мне говорили, как непросто день за днем налаживать отношения с так называемой реальностью и учиться взаимодействовать с ней напрямую, без психоактивного посредника: переживать то, что есть, тем, что есть.
Рассказывая об аддикции, нейроученые в центр обсуждения ставят головной мозг. «Аддикция – это то, что случилось с мозгом», – говорят они. При этом одни уточняют: «Аддикция – это то, чем заболел мозг, и мы поможем аддиктам, если придумаем лекарство, способное
Психологи выпячивают другой аспект аддикции: мысли, желания, эмоции аддикта, их взаимосвязь, а также то, как они развивались в течение жизни, и то, как они актуализируются в той или иной ситуации. «Важно знать, из чего соткана психическая ткань аддикции, – говорят они, – как ее видит и что с ней делает аддиктивная личность и к чему это в конце концов приводит».
Социологи в своих книгах рассказывают о социальной среде, в которой те или иные факторы способствуют развитию аддикции. Знак качества подобной литературы – обязательное упоминание исследований в отношении американских солдат, которые во время Вьетнамской войны подсели на героин, а после возвращения запросто бросили. Или исследований поведения крыс, которые в скучной клетке подсаживались на морфин, но переставали употреблять его в веселом крысином луна-парке с мячиками, колесиками и прочим баловством.