Запертый

Что-то прилетело мне в плечо, когда я открывал дверь своей комнаты. Удар был сильным. Будто палкой врезали… падая внутрь дверного проема, я инстинктивно позаботился о самом главном – о драгоценных стеклянных банках с домашними закрутками. Обняв сумку, я рухнул боком, добив многострадальные ребра. Боли не почувствовал толком – работали обезболивающие. Может, поэтому меня и не скрючило в болевой судороге. Первым делом обрадовался тому, что не услышал звона разбитого стекла – как глядеть в глаза Галатее? Банки редкость, тут одними деньгами не откупиться. Затем удивился тому, что рука не работает с той стороны, куда пришелся удар. И потом уже удивленно приподнял вспухшую харю и глянул в оставленный темный Манеж. Второй свистящий удар пришелся в дверной косяк, внутрь комнаты влетел какой-то предмет и с тупым звуком несколько раз отрикошетил от стен. На этот раз звон разбитого стекла я услышал… Третий предмет ударился о стену рядом с дверью и отскочил, не попав в комнату. Я продолжал пялиться с тупым удивлением в темноту, хотя в голове уже что-то злобно орало: «Ну же! Ну же, дебил! Ну же!». Запоздало среагировав, я неловко повернулся, толкнул ногой, и дверь начала поворачиваться, поймав собой четвертый предмет, что с гулом отскочил. Пока дверь закрывалась, в сужающуюся щель я успел увидеть вышедших из темноты трех крайне приметных девушек. Шестицветик… долбаная женская группировка Шестицветик навестила меня…

– Ты затеял опасную игру, сурвер! – крикнула та, что была повыше и покоренастей. – Ты нанес увечья моей любимой! Я вздрючу тебя, Амос! Я вздрючу тебя, гнида! Бойся!

Дверь захлопнулась.

– Вашу же мать, – выдохнул я в сумрак комнаты. – Нет, ну вашу же мать! Я ведь просто хочу жить мирно! Ни перед кем не прогибаясь! Никого не боясь! Жить как честный правильный сурвер! Как нас и учили! Холи-сука-сурв! Да какого же черта?!

Выговорившись, но не испытав ни малейшего облегчения, я медленно приподнялся, встал и включил свет. Первое, что увидел – катящийся по полу знаменитый резиновый мячик. Долбаный попрыгунчик, что способен порадовать детишек, но может и нехило так сотрясти чьи-нибудь мозги… Мне повезло, что мяч ударил в плечо – угоди он в и без того слишком много получивший черепной котелок…

Переведя взгляд чуть дальше, я глянул на стол, и мое лицо перекривила настолько сильная гримаса бешенства, что вскрылись разом все заклеенные раны и по лицу потекла кровь.

– А-А-А-А-А! – заорал я, чувствуя, как что-то набухает в затылке. – А-А-А-А-А-А-А-А! Су-у-у-у-ки-и-и!

На столе в крошеве битого стекла лежали сбитые с полки механические часы. Мамины. Те самые – с эмблемой Россогора, механические, заключенный в кусок ненастоящего хрусталя.

– Убью, – выдохнул я, сквозь резко сузившийся черный тоннель глядя на разбитые часы. – Убью! Убью за это! Убью!

Ноги подкосились. Я сполз по стене и затих у двери рядом с сумками. В одной сумке заблеванная одежда терпилы. А другая полна вкуснятины и воспоминаний о красивой девичей груди. Какую сумку ты выберешь, сурвер? Сделай свой выбор… сделай…

С этой мыслью я и отключился, уронив голову на начавшее ныть плечо.

***

Очнулся я там же. Вот прямо там же. И в той же неудобной позе. Из темного забытья меня вывела боль сразу нескольких видов. Я и подумать не мог, что однажды в моем теле сойдется боль жгучая и постоянная, боль с редкими острыми приступами ошеломляющей силы, тупое нытье в челюсти и колотье в ребрах, что-то ворочающееся и непонятное в руках, ногах и плечах. Прежде чем я сумел разлепить заплывшие глаза и начал что-то соображать, я услышал чьи-то жалобные стоны, глухое ворчание и редкое аханье, удивительно хорошо совпадающее с приходом очередного приступа злобной болевой вспышки. Не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы понять – стонал и всхлипывал я сам.

Шевельнулся. Перевалился на наименее сильно болевший бок. От всплеска боли я взвыл в голос, но спустя пару секунд мучения столь же резко утихли, а тело отозвалось тысячью облегченных уколов, а затем и нытьем переполненного мочевого пузыря. В висках пульсировала горячая кровь, но меня хотя бы не тошнило. Более того – я опять чувствовал зверский аппетит. Теперь к нему добавилась еще и жажда.

Я поступил просто. С трудом приподнявшись, подтащил себя к двери, оперся о нее, машинально подняв руку и опустив щеколду. Следом дотянулся до выключателя и следующий десяток секунд провел в очередных муках, платя за свою тупость – вместе с пришедшим ярким светом в голове взорвалась боль уже нового типа.

– За все надо платить, – пробормотал я, глядя на осколки разбитых часов на столе. – За все надо платить…