Выбраковка

Валюшок беззаботно рассмеялся.

— Это старый «девятьсот сорок четвёртый», — объяснил он. — Атмосферный последнего выпуска, ему уже под двадцать. Хотя в очень приличном состоянии. Пять тысяч рублей всё удовольствие. Вложу ещё штуки две и буду кататься.

— Может, и мне тоже завести какую-нибудь таратайку?

— Почему нет? Кстати, давно хотел спросить — отчего ты в свободное время ходишь пешком?

— Да чёрт его знает. Ленивый, наверное. А потом, у меня руки не из того места растут, чтобы гайки крутить. Замена масла там, предохранители всякие — это я ещё могу, а если что-то сложное… Опять-таки не выпьешь уже…

— Ну, по чуть-чуть…

— И нарваться на конфискацию транспортного средства?

— Да кто ж его у тебя конфискует? У выбраковщика? Менты, что ли?

— А пусть и менты. Я очень законопослушный.

— Раньше не замечал.

— Спасибо большое. Нет, я уж лучше ножками… Пьяный выбраковщик и так угроза обществу. А уж за рулём… Кстати, о руле. — Гусев посмотрел на часы. Судя по всему, разговор он поддерживал так, для порядка, а на самом деле всё это время напряжённо о чём-то размышлял. — Не туда мы рулим, Лёха.

— Это ты в каком смысле? — насторожился Валюшок.

— В самом прямом. Давай-ка разворачивай аппарат. Понеслись в Крылатское. Проведаем нашего психа.

Валюшок, не говоря ни слова, принялся искать разворот.

Глава двадцать первая

Интересно, что в народе Влад был, судя по всему, довольно популярен. Причины этого — в основном психологического свойства.

По дороге Гусев отыскал в записной книжке полезный телефон, и Валюшку пришлось выслушать длиннющую беседу с каким-то Василь Васильичем, из которой он уяснил только, что Гусев с Васильичем друг друга весьма уважают. Загадочные намёки и странные аббревиатуры Валюшка быстро утомили, и ведомый целиком сконцентрировался на дороге. Наконец Гусев выключил трансивер и с довольным видом закурил.

— Всё в порядке? — спросил Валюшок.

— На месте видно будет. В принципе Васильич мужик влиятельный, но его возможности тоже ограничены. Информацию для размышления подбросить, словечко, где надо, замолвить — это всегда пожалуйста. А рычагов серьёзных — фигушки. Такой же честный наёмник, как мы с тобой. Ладно, нечто существенное он нам дал. Теперь мы знаем, где искать. Между прочим, кое-кто только что пропустил левый поворот. Нужно было уйти на боковую дорожку. Извини, я заболтался, недоглядел.

— Дальше развернёмся, — преспокойно сообщил Валюшок. Для него, в отличие от Гусева, таких ерундовых проблем не существовало. Он всегда мог дальше развернуться. Гусев тяжко переживал свои промахи и старался поэтому не совершать их вовсе. А Валюшок просто исправлял допущенные ошибки. Легко.

Развернуться им удалось не скоро. В первую очередь это сделать мешал Гусев, который принципиально отказывался включать спецсигнал и кидаться этаким маленьким, но злым бульдозером через двойную осевую, когда для таких асоциальных манёвров не было служебной надобности. Из-за его щепетильности «двадцать седьмая» сделала несколько лишних километров. Вернувшись к нужному перекрёстку, Валюшок не удержался и нарушил — свернул направо под перечёркнутую стрелку на знаке. От бдительного ока мента, тосковавшего в «стакане» посреди Рублёвки, машину удачно заслонил длинный автобус.

— …и потом ещё раз направо, — подсказал Гусев. — Знаешь, Лёха, а я ведь редкостный тормоз. Я нам пропуск не заказал. Как-то не догадался.

— Так у нас же «вездеход»! — удивился Валюшок.

— Ага. Только эта вездеходность кончается у стен Кремля. А Центральная клиническая больница — почти то же самое, что Кремль. Ладно, прорвёмся как-нибудь. Всё равно засветимся, вратари номер запишут…

«Двадцать седьмая» проехала через узкий коридор с металлическими отсекателями и затормозила у шлагбаума на въезде в ЦКБ. К машине тут же подошёл «вратарь» — молодой парень с полосатым жезлом, в распахнутой телогрейке, накинутой поверх невнятного мундира. Присмотрелся к номерам, оглянулся на будку КПП, из которой таращились замшелые деды в фуражках, и сделал Валюшку знак рукой — отвали.

— Совсем охамели, — заключил Гусев и полез из машины. — Раньше хоть спрашивали, кто такой… Ты не дёргайся, ладно?