Выбор Зигмунда

На этот раз отступила Мария: не предложила точную дату. Но, пригласив Фрейда к себе домой, она, наоборот, сделала шаг вперед по пути доверия. Это движение то туда, то сюда завершилось молчанием. Оно продолжалось до тех пор, пока Фрейд и Мария не посмотрели друг другу в глаза.

– Завтра у меня свободный день, поэтому будет время готовить. Девять часов вам подходит?

Девять. В это время в Вене его жена уже укладывала детей в постели и заставляла их читать молитвы, а он сам читал какую-нибудь книгу или делал свои заметки и старался, чтобы не закрывались глаза. На языке у него был привкус от сигарного дыма и от остатков ужина, который был уже давно. Но чем южнее страна, тем позже ужин: в южном климате, особенно летом, неудобно есть, если задыхаешься от жары и дышишь ртом.

– Крочифиса тоже будет на ужине, – сказала в заключение Мария, чтобы избежать недоразумений. – Слава богу, я уговорила ее остаться дома и отдохнуть.

Фрейд молча рассматривал носки своих туфель. Мария приняла его молчание за согласие, хотя ей хотелось, чтобы доктор не был таким безучастным, но пришлось довольствоваться тем, что есть. Возможно, доктор напридумывал бог знает что, а узнав, что за столом будет ее дочь, оказался разочарован. Ей нужно было бы обидеться или, может быть, чувствовать себя польщенной; а может быть, доктор принял ее приглашение только для того, чтобы доставить ей удовольствие, и считает, что ему у нее будет скучно.

– Я рад, что Крочифиса тоже там будет. Может быть, я смогу и поговорить с ней, если, конечно, она согласится.

Доктор умел лгать. Он бы хотел быть с Марией наедине, но ему показалось правильным сказать так. Вместе с тем горячее желание девочки вернуться на работу может быть вызвано какой-то тайной, которую она не желает открыть, потому что стыдится или хитрит. Возможно, доктор сумеет заставить ее сказать что-нибудь о той ночи, когда он и Анджело выручили ее. И выяснить, связан ли тот случай, напрямую или косвенно, с самоубийством двух влюбленных.

Мария не знала, куда смотреть, повернулась в сторону двери, увидела перед ней на полу белый конверт и подняла его. На обратной стороне конверта были изображены ключи святого Петра. Фрейд открыл конверт, прочитал письмо – и был озадачен. Это было официальное приглашение от папы на ужин – и как раз на следующий вечер. Желательно было прийти в темном костюме, а такого у Фрейда не было. К письму была приложена записка – он узнал почерк Анджело Ронкалли. Это встревожило доктора еще больше. В записке сообщалось, что намеченная на этот день встреча с де Молиной-и-Ортегой и следующая за ней по плану встреча с кардиналом Орельей отменяются по причине, которую он поймет во время ужина. Он сложил оба листка и опустил их в карман пиджака.

– Жаль, но завтра вечером я не смогу быть на ужине: я как раз сейчас получил приглашение от его святейшества. Но до завтрашнего вечера я свободен. Если у вас нет других планов, я мог бы зайти к вам днем. И с вашей помощью открыл бы для себя какой-нибудь уголок Рима, который мне неизвестен. Это было бы для меня счастьем и честью.

– Конечно, заходите! – горячо ответила Мария. – Я знаю Рим лучше, чем даже папа, при всем моем к нему уважении, разумеется.

Как только легкие шаги Марии затихли в коридоре, Фрейд несколько раз мысленно выругался – и все ругательства были немецкими. Слова родного языка врывались в сознание откуда-то из глубины живота с силой пушечных ядер. Он схватил первую оказавшуюся в пальцах сигару и не отсек ей головку резаком-гильотиной, а отгрыз и выплюнул на пол. Как в университетские годы в компании товарищей по порочной привычке. Правда, сейчас он не смеялся и не было игры «кто толкнет огрызок дальше». Зигмунд лег на кушетку, где чуть позже должен был бы лежать де Молина, и, выдыхая дым, попытался успокоиться и проанализировать ситуацию.

Однако сейчас в его сознании умещались только два слова: «результаты» и «увольнение». Отсутствие результатов – причина увольнения. Он ведь действительно увидел только верхушки пирамид, погребенных под тоннами песка, – двуличие де Молины, высокомерие Орельи, холодность Рамполлы. Но он точно не виноват в этом: для анализа нужно время и сотрудничество, а у него недоставало и того, и другого.

Шерлок Холмс с его дедуктивным методом тоже ничего бы тут не сделал, только курил бы трубку и играл на скрипке в комфортной обстановке. Кроме того, отношения Холмса с Ватсоном – плохо скрытое презрение сыщика к другу и желание этого друга быть рядом с ним – маскируют склонность к гомосексуальной инверзии. А то, что Холмс употребляет героин, – попытка бежать от этой навязчивой склонности, которая вредила бы его дару расследовать преступления. Когда-нибудь он напишет господину Конан Дойлу письмо с просьбой объяснить все это.