Выбор Зигмунда

Гвардеец пропустил ее и потом смотрел вслед, на ее светлое, почти детское платье, такое узкое, что под ним были видны женские формы. Он надеялся, что трагическая гибель его сослуживца и одной из девушек положит конец этой ходьбе туда-сюда. Тот тип, который их обманывает (видно, крупная птица), на этот раз перешел все границы, потому что до прошлого месяца ни одна из них не умирала. И к истории с этой девчонкой приложил свою лапу тот же обманщик, ничто не могло разубедить гвардейца в этом. О том, кто это такой, ходило много разных слухов, но у гвардейца было свое мнение на этот счет. Возможно, был не один виновный, а целая компания вампиров. Или василисков – таких, как на фонтане в Базеле. Когда он был еще ребенком, один священник сказал ему, что василиск – это дьявол, который заперт в темнице, а замками служат молитвы. Он спит, но проснется, если те, кто их читает, перестанут это делать. С тех пор василиск всегда снился ему в ночных кошмарах. Но в компании должен быть главный, и гвардеец охотно отрубил бы ему голову.

В тот же день, заглянув сначала в банк и сняв со счета двести лир, Зигмунд Фрейд нашел в Борго Сант-Анджело другой магазин одежды, поскромнее, чем «Тибери». Простая вывеска «Амброзини Ромео, портной» и пара хорошо скроенных костюмов в витрине побудили доктора войти внутрь.

Когда портной спросил его, не для похорон ли нужен темный костюм из легкой шерсти, Фрейд сказал ему правду: он должен быть на ужине у папы. Портной рассмеялся и меньше чем через час вручил ему костюм – один из уже готовых, у которого он только немного удлинил брюки и сузил в талии пиджак. К нему хозяин магазина добавил серый галстук с мелким рисунком тоже в серых тонах.

– Это маленький подарок в знак уважения к вам. Теперь я считаю, что вы действительно идете на ужин к папе, – объяснил Амброзини, заворачивая галстук в папиросную бумагу.

Фрейд покачал головой, взял галстук у него из рук, посмотрел на подарок, вернул его хозяину и в ответ предложил ему сигару.

– Узор «узлы любви» почти не виден на сером фоне, – заметил он.

– Да, и жаль, что это так, но человек скрывает самое ценное, – ответил портной.

– И лишь тот, кто находится там, где светло, может оценить красоту и значение этой драгоценности, – откликнулся на его слова Фрейд. – В темноте нет разницы между куском стекла и алмазом.

Портной медленно опустил голову в знак согласия. Он взял с прилавка сигару, срезал ей головку своими ножницами и сунул в рот, а Фрейд быстро зажег ее.

– Узел завязан с восточной стороны и открыт с западной, это означает, что все люди мира должны обнять друг друга, – отметил Амброзини.

– А значит, – договорил Фрейд, – нас всех объединяет великий архитектор вселенной.

Портной поднял руку с зажженной сигарой.

– Я никогда бы не поверил, – продолжал доктор, – что, покупая костюм, найду своего брата. И такого ловкого, что он догадается подарить мне галстук с одним из наших наименее известных символов. А если бы я действительно отправился в нем на ужин к папе?

– Я подарил вам галстук именно тогда, когда понял, что вы не шутили – или, если позволите, ты не шутил. Я был бы очень доволен, если бы наш знак проник за стены Ватикана.

– Я принимаю подарок, брат Амброзини. И сегодня вечером надену его.

– Буду счастлив видеть тебя гостем на ближайшем собрании нашей ложи; ее название «Лира и меч». Собрания происходят вечером каждого вторника. Я буду тебя сопровождать и с радостью представлю нашему великому магистру и всем товарищам. Теперь не хочу тебя задерживать: ты должен подготовиться. Обнимемся три раза по-братски.

Они три раза поцеловали друг друга в щеку, и портной не отказался от еще одного объятия. Фрейд, больше изумленный, чем обрадованный, вышел из лавки и направился в Ватикан. «Если бы я мог сказать этому Амброзини, что Государственный секретарь Рамполла тоже масон, портной был бы счастлив. Как по-итальянски «ненавистник священников»? По-немецки это Pfaffenhasser. Амброзини, должно быть, их ненавидит, и доказательство этому – его намерение устроить так, чтобы я надел, даже не зная об этом, галстук с узлами любви.

В Вене никто из братьев ложи «Бнай Брит» не осмелился бы на такое, но в Риме да, и даже в присутствии самого папы, а возможно, именно из-за его присутствия. Другой мир, другая температура, другие правила участия в событиях. Там господствует ум, здесь сердце. Если бы он был итальянцем, то никогда бы не открыл психоанализ – и, возможно, был бы счастливее.