Второй меч

«Вот уж правда, теперь дело совсем серьезно, до смерти серьезно, – говорил я сам себе в одном из обычных диалогов с самим собой, переходя проселочную дорогу, – но, друг мой, точно так же, как приходит время любить и время ненавидеть, не так ли наступает и пора серьезных свершений или пора игры?» На что я ответил: «Врешь, дружок. Эта моя серьезная пора, внезапная, резко наступившая, она не о смерти, скорее о том, что пришло время неизбежной и необходимой игры, особенной, всем играм игры, и играть в эту игру можно только серьезно, иначе никак и никогда в жизни не сыграешь, опасная эта игра, о да, что есть, то есть, пожароопасная. Но такова воля истории». – «Истории?» – «Дурак!» – «Сам дурак! Идиот!» Вот и птица в ветвях придорожного дерева выкрикнула громко то же самое и даже прострекотала несколько раз: «Идиот! Идиот!»

При этом я, конечно, не заметил давно закрытую дверь моего хилого соседа, где на пороге уже несколько месяцев стояли нетронутые тапки, и в то утро они все так же там и стояли, один подле другого, ровненько прислоненные к двери. А на другой стороне улицы напротив меня, воплощенного идиота, он, прямо как я, уходил с хозяйственной сумкой и чемоданом без колес, перебрасывал его из руки в руку, как будто не знал, что с ним делать. Как будто не знал, с идиотской улыбкой, куда девать себя самого и куда его вообще понесло. Я приветствовал его через улицу, и гортанный звук вернул мне назад его «Bonjour!»[10]. И дальше вниз по шоссе еще один-единственный пешеход-одиночка, извечный, «уже несколько часов, с первого утреннего поезда», посреди тротуара, «как будто пригласить пригласили, а забрать не забрали».

Чудно́, а может, и нет, как в тот час, когда я вышел из дома и пустился в свою экспедицию возмездия, если мне вообще кто-то и встретился, то это были сплошь одиночки (только одна пара: двое из тех, кого зовут «новыми парами», карликовая старушенция – допотопного возраста – шаг за шагом простукивала путь палкой, а под руку ее вела личность гораздо моложе, по сравнению с первой по крайней мере, решительная, на высоких каблуках, волосы по ветру, чего у старушек обычно не бывает). В автобусах на шоссе сидел неизменно один пассажир, и даже по железнодорожной насыпи шли поезда, где в каждом купе не было больше одного одинокого удаляющегося силуэта. Ах да, в этом угаре «Сделай это! Сделай это!» я и забыл совсем: это ведь сегодня последний послепасхальный день, или последний день майских каникул, и только завтрашний, воскресенье, день великого возвращения с каникул?

И как же могло так сложиться, что и животные, которых можно застать только за трапезой, попадались мне на глаза, мне, одинокому, и ни души вокруг? Вот глядите: уже знакомый балканский мотылек, обычно ненадежная половинка одной из вихрящихся в воздухе парочек, которые размножаются почти на глазах, один-единственный «балканский парусник» сновал в воздухе вкривь и вкось, озабоченно припадая к земле и асфальту. Как так получилось? Довольно вопросов. Молча и уверенно нанес удар, удар наносят без вопросов и колебаний, – такой удар, что гремел и рокотал на всю округу, – удар железной садовой калитки, и прочь, подхваченный ветром, что пахнул в лицо.

Вот что еще что надо отметить: так или иначе, от места к месту, от спортплощадки к спортплощадке, от квартала к кварталу – одиночки-спортсмены. Баскетболист, который в одиночку, двигаясь по кругу, слева, справа, издалека, взлетая в прыжке под корзиной, забрасывал мяч в цель, ну, это еще вполне обычная картина, ну допустим, и с футболистом более или менее так бывает, что он один на поле снова и снова тренирует одиннадцатиметровый удар «кожаным» (если это кожаный мяч), бьет, снова подбрасывает, чеканит, играет. Гораздо чуднее выглядит одиночка с теннисной ракеткой, без мяча, и сетки не видно, да и теннисная ли это вообще площадка, а если и теннисная, то бывшая, давно обратилась в буйно заросший пустырь? И он беспрестанно махал ракеткой и бил по воображаемому мячу, и не в одном направлении, а во всех. И игрок в петанк, один на песчаной площадке, без перерыва гонял шесть шаров по пустым дорожкам вверх и вниз, швырял, катал, одним шаром выбивал другой, а то и разом разбивал все пять, постоянное кликанье на опушке в лесной тишине, которое откликалось эхом – или это только казалось – по улицам, площадям, железнодорожным путям, и даже тихо-тихо – по шоссе. Все игроки-одиночки напоминали марионеток. Крепко стоя на ногах или двигаясь, они высоко поднимали плечи, будто их дергали за ниточки, вздымали и опускали руки, с неподвижным взглядом, не моргая, не глядя и не прислушиваясь.