Вспомнить всё

Теперь мне, хоть плачь, не выкинуть из головы вот какого соображения: моя судьба накрепко связана с судьбой Леди Лизол. Разделяет нас только бухгалтерская запись в компьютере Взаимно-сберегательного банка. Миф. Фикция, хоть что-либо значащая лишь до тех пор, пока люди, наподобие этих, из «Саут Ориндж Инвестментс», – особенно эти, из «Саут Ориндж Инвестментс», – признают ее чем-либо значимым. На мой взгляд, это просто общественная условность, не более. Вроде обязательной парности носков. Или, иначе сказать, ценности золота. Ведь стоимость золота – тоже продукт общественного согласия, как в детских играх: «Чур, вон то дерево – третья база»! Представьте, что мой телевизор работает, поскольку мы с друзьями считаем его работающим: таким образом можно сидеть перед темным экраном круглыми сутками. Выходит, Леди Лизол виновата лишь в том, что не примкнула к общему соглашению, не разделяет консолидированного мнения остальных. Не соблюдает неписаного договора, лежащего в основе всей нашей жизни. Пустяк? Возможно, но стоит подумать, с какой неизбежностью отказ от признания явно детских, иррациональных условностей ведет к кинетической смерти, к полному ступору… просто мурашки по коже!

Продолжив рассуждения в том же ключе, можно сказать, что Леди Лизол с рождения недостает детского начала. Чересчур взрослая, она не смогла, а может, не захотела играть вместе со всеми. Стихией, овладевшей всей ее жизнью, стали серьезность, сумрак. Такое чувство, будто ей не по силам даже улыбка: в глазах ее неизменно тлеет огонек рассеянной, беспредметной злобы.

Впрочем, это, возможно, тоже своего рода игра – суровая, мрачная, однако ж игра. Игра в войну со всем белым светом, а в таком случае Леди Лизол добилась, чего хотела, пусть даже проигрывает. По крайней мере, если так, ситуация ей понятна: ненавистный мир в лице «Саут Ориндж Инвестментс» вторгся в ее жизнь. Возможно, она даже довольна, рада превращению из полноправной съемщицы в лицо, занимающее жилье незаконно. Возможно, любой из нас втайне стремится ко всему, что с нами ни происходит. Но если так, неужели психотик по собственной воле стремится к кинетической смерти, сам выбирает дорогу в тупик, сам затевает игру, заранее зная, что обречен на проигрыш?

В тот день Эла Ньюкума я не дождался, однако на следующий день он вернулся из Сакраменто и открыл представительство.

– Скажите, жилица из бэ-пятнадцатой еще здесь, или вы ее выселили? – спросил я, заглянув к нему.

– Миссис Арчер? – уточнил Ньюкум, откинувшись на спинку кресла и вытянув вперед скрещенные ноги. Стрелки на его брючинах, как обычно, просто-таки пугали бритвенной остротой. – Так ведь она съехала еще вчера утром. Жилищное управление Санта-Аны подыскало ей квартиру где-то в районе озера Бристоль. Она обратилась к ним еще пару недель назад.

– И квартира ей по карману? – удивился я.

– Все за их счет. И аренда, и все остальное. Уж не знаю, как ей удалось… словом, признали ее «налогоплательщицей в особо затруднительных обстоятельствах».

– Бог ты мой, – вздохнул я, – кто бы за меня взялся аренду платить!

– Так ведь вы за аренду больше не платите, – напомнил Ньюкум. – Вы-то квартиру в собственность приобрели.

Надеюсь, полет не затянется

Выполнив взлет, корабль, согласно программе, принялся наблюдать за состоянием шестидесяти пассажиров, спавших глубоким сном в крионических капсулах. Один, под номером девять, выдавал сбой: электроэнцефалограмма свидетельствовала об активности мозга.

«А, чтоб тебе», – подумал корабль и, подключив хитроумное гомеостатическое оборудование к входному контуру капсулы, вышел на связь с номером девять.

– Вы на грани бодрствования, – воспользовавшись психотронным каналом, сообщил он. Приводить номер девять в полностью сознательное состояние определенно не стоило: в конце концов, перелет продолжится десять лет.

«Кажется, это мне», – подумал практически бесчувственный, но, к несчастью, вполне способный мыслить номер девятый.

– Где я нахожусь? – откликнулся он. – Темно… не разглядеть ничего.

– На данный момент вы находитесь в неисправной крионической капсуле.

– Тогда почему я тебя слышу? – усомнился номер девятый.

– Я же говорю: капсула неисправна. Неисправна, оттого вы меня и слышите. Вспомните, как вас зовут.

– Виктор Кеммингс. Вытащи меня из этой штуки.

– Мы в полете.

– Тогда в криосон погрузи.

– Минуту.

Умолкнув, корабль принялся осматривать, изучать, прозванивать электронику криокапсулы.

– Попробую, – пообещал он.

Шло время, однако Виктор Кеммингс, ничего не видя, не чувствуя собственного тела, оставался в сознании. Ожидание затянулось.

– Понизь же температуру! – велел он.

Голоса тоже не слышно… может, ему просто пригрезилось, будто он говорит?

Перед глазами замелькали, лавиной хлынули навстречу разноцветные пятна. На сердце потеплело: все эти кляксы очень напоминали детский набор красок – полуживых, движущихся красок, примитивной искусственной формы жизни. Точно такими Кеммингс еще мальчишкой, двести лет тому назад, рисовал в школе…