Всё, что имели...

— Пулемет — это только предположение, — ответил без особой озабоченности Ладченко.

— Поступит приказ, другой разговор будет: сделай — и точка.

— Ясно. Будем готовиться.

Неожиданно приехал чем-то удрученный и взволнованный Леонтьев и, не поздоровавшись, глухо проговорил:

— У Алевтины Григорьевны — беда, она получила сразу две похоронки — на мужа и сына. Я только что узнал об этом.

Потрясенные этой вестью, Рудаков и Ладченко молчали. Каждый подумал и о своем. У Рудакова — на фронте отец командует стрелковым полком, попадал он и в окружения, и в такие перепалки, что уму непостижимо, как оставался жив. У Ладченко — воевали родные и двоюродные братья, а племянница заброшена самолетом к партизанам. У Леонтьева — жена и сын потерялись. И каждый же мог получить горестное известие…

— Не сходить ли нам к Алевтине Григорьевне? — нарушил молчание Рудаков.

— Надо, — согласился Ладченко.

— Погодите, — вмешался Леонтьев. Он взял телефонную трубку, попросил: — Соедините, пожалуйста, с Алевтиной Григорьевной.

Рудаков и Ладченко выжидательно смотрели на него.

Когда Леонтьев положил трубку, Рудаков спросил:

— Ну что?

— В обком уехала. Я спросил — зачем, и Тоня, секретарша, ответила, что Алевтина Григорьевна будто бы на фронт проситься будет.

— Жалко, — вздохнул Рудаков и тут же обратился к Ладченко: — Поехали, Николай Иванович.

Леонтьеву было понятно, зачем директор приезжал утром в инструментальный цех и для какой цели увез к себе его начальника. Вдруг завтра придет приказ: приступить к изготовлению… И Рудаков правильно решил, что уже сегодня оружейники должны быть готовы к этому. Прежде, бывало, на освоение чего-нибудь нового отпускалось немало времени, а теперь не жди, авиаторы потребуют: душа из тебя вон, а давай! Что ж, верно, как верно и то, что выпуск привычных трехлинеек надо увеличивать.

Оставив машину в цехе, Леонтьев пешком направился в недалекий горком комсомола, чтобы поговорить с его секретарем о направлении городских ребят в заводское ремесленное училище. Навстречу ему шли вслед за высокой учительницей школьники, должно быть, как подумалось Леонтьеву, второклассники.

— К-э-эк ударит из пулемета Анка — та-та-та!..

— Наш ястребок по хвосту!..

— Чай заварим клубничными листьями…

— Ягоды найдем в горах…

Пестро одетые мальчики и девочки, перебивая, не слушали друг друга, но, кажется, понимали, кто и что говорит. Они в руках несли тощие сумочки, полными были только закопченный чайник и несколько бидончиков с водой.

Не полакомятся ребята ягодами, отошла клубника, подумалось Леонтьеву. И вдруг вспомнил, как Марина Храмова сказала однажды: «Андрей Антонович, поедемте на вашей машине в горы за клубникой». Он отказался — некогда, и сам же над собой посмеивался: боишься очутиться наедине с ней в горах…

День был солнечный и жаркий.

Проходя мимо госпиталя, расположенного в здании индустриального техникума (техникум так и не был открыт), он услышал, как госпитальная сестра в белом халате звала:

— Сержант Иванов, на процедуры!

Другая сестра учила молодого парня ходить на протезе. Она что-то говорила ему, и руки ее были готовы удержать парня, если он споткнется…

Леонтьев шел, думал: для ребятишек, ушедших в горы, важно развести костер, поиграть в войну, поговорить о книгах и фильмах; для медсестер важно, чтобы сержант Иванов принял процедуры, а его товарищ приноровился ходить на протезе… А что для тебя, парторг, важно? — спросил он себя. Эх, если начинать перечислять неотложные дела, пальцев на руках и ногах не хватит.

Леонтьев увидел издали Зою и старшего лейтенанта Статкевича, стоявших возле военкомата. А что важно для них? Это, конечно, очень даже понятно, хотя есть и у нее и у него дела посерьезнее, чем улыбаться друг другу. Статкевич — деловой, разумный военком. Правда, Ладченко грозится не пускать старшего лейтенанта в цех… Чудак! Попробуй не пусти, если на руках у военкома пропуск на все предприятия… Зоя держала в руках пачку газет и смеялась. Ей-то и посмеяться можно…

14

У Савелия Грошева — радость: на денек-другой приехала дочь с дипломом врача. Но и горько ему: Арина добилась-таки мобилизации в армию. Он соглашался: правильно, так и надо, а сердце ныло и ныло, и Грошев только самому себе признавался, как жалко и боязно ему провожать на фронт Арину.

Жалко и боязно было и Степаниде. Она тоже только самой себе признавалась, что к жалости и боязни прилипало и другое: дочери не будет в областном городе, а значит, не придет от нее мнимая телеграмма: мама, приезжай… А значит, когда надо, не помчится она с ночным поездом на зов милого Терентия Силыча.

«Все уладится, Терентий Силыч придумает что-нибудь, и можно будет опять ездить к нему», — успокаивала себя Степанида.

Арина пошла побродить по незнакомым горам, а Степанида сидела дома одна, кое-что шила для дочери, толком не зная, что нужно военному врачу в армии. Арина сказала: ничего не нужно, все, что положено, ей выдадут, с ног до головы оденут. А лишняя пара белья разве помешает?