Всё, чего я не помню

Однажды в выходные мы сидели во дворе моего дома. Было пять утра, для нас день и ночь поменялись местами, мы завернулись в пледы, все было освещено особым серым предрассветным светом, в воздухе веяло морозом, трава покрылась инеем, и мы шептались, чтобы не разбудить соседей. Мы говорили о своих семьях, я рассказала, как мама бежала сюда, как вместе с моей сестрой получила место в лагере для беженцев рядом с Буросом[19], как они ждали и надеялись, что папа тоже успеет приехать до моего рождения, но все затянулось, надо было разобраться с документами и уладить политические дела, и когда мама родила меня, сестра была у семьи из Нигерии, с которой они познакомились в лагере, и кто-то из детей в этой семье решил, что меня надо назвать Аделаидой, но здесь, в Швеции, я всегда использую имя Лайде. Оно не подходит только для франкоязычных стран[20]. Мне было три года, когда папа наконец приехал в Швецию, и он изменился, он уже не был тем мужчиной, которого оставила мама, он похудел и погрубел, но они все равно прожили вместе несколько лет и развелись, когда мне было двенадцать, папа переехал в Мальмё, а мама все еще живет здесь, теперь у нее шведский муж, они живут в таунхаусе в Туллинге[21]. Самуэль слушал молча. Когда очередь дошла до него, он рассказал о своих родителях, о маме-шведке и папе из северной Африки, как они познакомились в баре в Андалусии, мама была там студенткой по обмену, а папа работал под прикрытием в торговом центре, они разговорились, обменялись адресами, через несколько лет папа приехал в Швецию, у них начались отношения, поженились, родилась сестра Самуэля, потом Самуэль, родители сначала были счастливы, а потом не очень, Швеция изменилась, отец Самуэля стал волноваться, что его уволят (Самуэль так и не сказал, где он работал), заболел (Самуэль не говорил, чем, а я не хотела перебивать и расспрашивать подробности), мама решила, что хочет развестись, и Самуэль занял ее сторону, возник какой-то конфликт, и хотя Самуэль не уточнял, что именно стало проблемой, у меня сложилось впечатление, что дело было в деньгах, вроде в страховке, которую маме оформлял работодатель и через которую папа получил кучу денег, и потом папа перестал общаться с детьми, уехал обратно, и с тех пор они не общались, прошло уже много лет. Пока мы сидели во дворе, появился разносчик газет в светоотражающем жилете и с большой синей двухколесной тележкой, заваленной газетами, и стал бегать из одного подъезда в другой. Мы сидели на ледяной скамейке, Самуэль кивнул на окно квартиры на первом этаже, где гостиную освещала полоска света. И вдруг ни с того ни с сего сказал:

– Знаешь, я тут подумал про книжные полки, которые крепятся к стенам. Никогда бы не смог купить такие домой.

– Почему?

– Каждый раз, когда их вижу, думаю, что они обвалятся.

Мы поднялись в квартиру и заснули под топот соседских детей, звук включенных чайников, бурлящих труб и бормотание утренних шоу по телевизору.

* * *

Недовольство росло среди нас, тех, кто проработал дольше всех. Богдан называл новых сотрудников «вьючными ослами», а Лусиано сказал, что если в следующем месяце у него не будет больше рабочих часов, то не хватит денег на квартплату и еду. На прошлой неделе Марре работал с одним из новичков, «румыном из Болгарии или, может, болгарином из Румынии», который прогнал Блумбергу жалостливую телегу о том, что он в Швеции нелегально, работать не может, а кормить троих детей надо.

– Вы вообще видели его пальцы? – спросил Марре. – Ни одного кольца ни на одной руке.

– Может, у него есть дети, но он не женат, – сказал Богдан. – Как ты.

– Вряд ли, – ответил Марре. – И у меня нет троих детей. К тому же вроде можно работать официально, если ты из Румынии или Болгарии? Они же входят в ЕС? Точно говорю, это их собственный выбор, потому что им плевать на страховки и пенсии. Из-за таких, как он, мы в полном дерьме.

Богдан и Лусиано кивнули, я тоже согласился. Я чувствовал то же самое. Но вместе с тем не особо волновался. Думал, что все равно это временная работа. Всегда можно найти другую. Мир полон возможностей. Надо только разумно распорядиться своими ресурсами, позвонить знакомым, выйти на рынок труда и взять свое.

* * *

В другой раз Самуэль рассказал, что пять лет ходил на уроки родного языка в школе, но помнит только несколько отдельных слов на стандартном арабском.

– Например, какие? – спросила я.

– Например, mohandis[22] и fellah[23].

Я рассмеялась и спросила, изучали ли они что-то, кроме названий профессий.

– Да, но эти слова запомнились. И еще фрукты. Остальное я забыл. Но все еще могу читать и писать. Надо только словарный запас подтянуть.