Всевидящее око

– Воспользуйтесь-ка своими аналитическими способностями, – сказал я. – Вы днем и ночью только и думаете, что о Лее. У вас есть все основания, если судить по истории ваших отношений, чтобы бояться за ее безопасность. Этот страх, вполне естественный, нашел путь к наиболее предпочтительной форме выражения: стихотворению. Стоит ли заглядывать еще глубже?

– Тогда почему я не могу вызывать его, когда захочу? Почему я не могу сесть и прямо сейчас записать четвертую строфу?

Я пожал плечами.

– У вас, ребята, есть музы. Считается, что они непостоянны.

– Ах, Лэндор, – сказал По, отмахиваясь от меня. – Вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы понимать: я не верю в муз.

– Тогда во что вы верите?

– Что не я автор этого стихотворения.

На этом, Читатель, разговор зашел в тупик. По сидел в качалке, затвердевший в своем мнении, как обожженная глина; я же кружил по комнате, ничего не делая, лишь наблюдая игру света и тени на своем лице и гадая, почему свет не теплее тени. В конечном итоге я пришел к решению.

– Хорошо. Если вы настаиваете на том, чтобы воспринимать все это всерьез, давайте взглянем на ситуацию в целом. Вы помните две первые строфы?

– Конечно. Они прочно сидят в моей памяти.

– Вы могли бы записать их? Прямо над этой?

По тут же взялся за дело и писал, пока верхняя часть листка не заполнилась строчками. Затем откинулся на спинку.

Некоторое время я изучал написанное.

– Ну что? – спросил он. Его глаза блестели.

– Как я и ожидал, – сказал я. – Все это аллегория вашего разума. Плохой сон, не более того, облеченный в стихотворный размер.

Я разжал пальцы. Помню, как листок опускался вниз, напоминая игрушечную лодочку на воде. И даже упав на кровать, он, кажется, продолжал еще секунду дрожать.

– Конечно, – сказал я, – если говорить строго с точки зрения читателя, кое-какие правки вполне могли бы его улучшить. При условии, что ваша матушка не возражает.

– Редакторские правки? – хмыкнув, спросил По.

– Ну, вот «Леонора, ответь», например. К чему это? Тут надо действовать, а он задает вопросы.

– Слишком… слишком рациональный подход.

– А вот другая ваша фраза – «атенейские девы». При чем тут они? Мне это кажется просто излишним. Понимаете, что я имею в виду? А «и взяла меня в плен» – манерным.

– Излишним? Манерным?

– О, и еще, если можете, объясните имя. Леонора. Честное слово, что за имя?

– Оно… благозвучное. Кроме того, это анапест[116].

– Нет, я вам так скажу: оно из тех, что существуют только в стихах. Если хотите знать, почему такие, как я, почти не читают стихов, знайте: из-за имен вроде Леоноры.

Выпятив подбородок, По схватил листок и сунул в карман. Он буквально дымился.

– Лэндор, вы не перестаете меня удивлять. Никогда не предположил бы, что вы такой авторитет в области словесности.

– Ладно вам.

– Я-то думал, что у вас нет времени на подобные пустяки… Теперь вижу, что ваш интеллект распространяется во все стороны. Вы, кажется, только и можете, что заниматься улучшениями.

– Я просто хотел выкинуть несколько….

– Вы… вы выкинули достаточно, благодарю, – сказал По, похлопав себя по груди, где в кармане лежал листок. – Больше не буду докучать вам. В будущем, не сомневайтесь, позабочусь о том, чтобы держать свои произведения при себе.

Он не ушел. Вернее, ушел не сразу. Просидел еще час, если не ошибаюсь, но ощущение было такое, будто его уже нет. И сейчас я думаю, что именно поэтому и не рассказал ему о странном поединке в гардеробной Артемуса. Зачем было утруждаться, вливая подобную новость в глухое ухо?

(Или же мною двигало что-то еще? Нечто, желавшее, чтобы он чуть дольше посидел со мной в темноте?)

Между нами быстро установилось густое, вязкое молчание, и я не без доли раздражения думал о том, что зря вообще приехал в Вест-Пойнт, мог бы оставаться в Баттермилк-Фоллз… когда По вдруг поднялся и, не произнеся ни слова, вышел из комнаты.

Дверью он не хлопнул, надо отдать ему должное, но оставил ее приоткрытой. И она так и оставалась приоткрытой час или более спустя, когда он вернулся. Его грудь учащенно вздымалась, он шмыгал заложенным носом, волосы блестели от изморози. Вошел очень тихо, почти на цыпочках, как будто боялся разбудить меня. Пьяно улыбнувшись мне, величественно взмахнул рукой и сказал:

– Как мне ни обидно, Лэндор, но, похоже, я должен извиниться во второй раз за вечер.

Я сказал ему, что в этом нет надобности. Сказал, что я виноват сам, что не должен был вторгаться в это совершенно прелестное стихотворение – нет, не прелестное, это неправильное слово, а… высокопоэтичное… ох, опять что-то не то… Но вы ведь уловили смысл, не так ли?

В общем, По меня не прерывал – вероятно, моя болтовня была ему приятна, – однако выяснилось (к моему удивлению), что пришел он не за этим. И не за новой порцией мононгахилы – которую опрокинул в себя одним махом. Он сел на пол, обхватил колени руками и, уставившись на хлопчатобумажный коврик, на рисунок из переплетенных золотых и зеленых лилий, тихо сказал:

– Черт побери, Лэндор; если я лишусь вас, то могу лишиться всего остального.