Всей землей володеть

Святополк, не слушая его, сокрушённо обхватил руками голову и бормотал:

— Проклятие, проклятие падёт на весь род наш! Чует сердце: лихое грядёт! Сторицей кровь пролитая окупится!

— Чё болтаешь! — прикрикнул на него Мстислав.

Святополк с досадой отмолвил:

— Тебе этого, видно, не уразуметь. Людьми же, дубина ты этакая, править нам придётся. Теми самыми, коих ты нынче на казнь глядеть заставил. Они злобы твоей не забудут и не простят ни за что!

— А я не боюсь их, не боюсь! — Мстислав в негодовании топнул ногой. — Голытьба вонючая! Всех бы под топор!

Святополк махнул рукой в его сторону.

— Переменю коней, поскачу в Вышгород. Не хочу, чтоб ваши с матерью делишки на мою голову пали, — хмуро заключил он, отворачиваясь и не желая больше разговаривать со Мстиславом.

Восставала душа молодого князя против бессмысленного насилия и кровопролития. Хоть и понимал он мать и брата, разделял их желание отомстить виновным в своём изгнании, но делать это надо было не так жестоко и не прилюдно...

День и ночь в Киеве стоял плач, приглушённые голоса читали заупокойные молитвы, люди клали в гробы погибших.

Святополк с отрядом воинов вечером умчал в Вышгород, не забыв, правда, прихватить с собой множество возов с добром. Он на чём свет стоит клял Мстислава, прекрасно осознавая всю гибельность и неразумность учинённых им кровавых расправ.

Глава 52 СТРАХ И НЕНАВИСТЬ

Изяслав с Болеславом, сопровождаемые, как и было условлено, малым числом поляков, въехали в Киев утром 2 мая.

У Золотых ворот встречала князей с поклонами небольшая группа посадских людей. Пустынно было на киевских улицах — горожане в тревожном ожидании затворились в своих домах.

Изяслав ехал молча, в мыслях взывая к Господу: «Прости, Боже, не по своей воле створил! Слаб, не возмог! Не возмог по-иному!»

Те же слова шептал он, стоя на молитве в Софийском соборе, куда Болеслав, ревностный католик, не пошёл, а предпочёл дожидаться его в тереме. Когда же Изяслав воротился, польский князь счёл нужным напомнить ему:

— За помощь надо платить.

— Да, да, брат. — Изяслав называл Болеслава братом, памятуя, что матерью того была Доброгнева, единокровная сестра покойного князя Ярослава. — Вельми благодарен те. Беру на содержание славное воинство твоё. Припасы съестные дам, одежду, златом и сребром одарю. Всё, по уговору. А киевский люд вели не трогать. Злобою преисполнены.

Пока ляхи были здесь, в Киеве, под рукой, Изяслав был спокоен — и от мести простолюдинов охранят, и от братьев, ежели те недоброе измыслят, оберегут. Правда, братья вроде супротив покуда не шли, право его на великий стол не оспаривали, но кто ведает, как отнесутся они к сотворённому Мстиславом? Ведь даже Святополк, родное чадо, и тот, недовольный, умчал в Вышгород, не стал дожидаться отца.

...Ляхи обустроились в городах — в Любеч, Вручий, в Поросье посланы были их отряды на «кормление». Но не учли Изяслав с Болеславом: не в одном Киеве была встань, всюду собирались замученные поборами простолюдины, стекались в разбойничьи шайки, устраивали засады на приречных дорогах, ночами внезапно налетали на дворы, в которых жили на постое спесивые, надменные ляхи.

Тихая, невидимая народная война закипела в Поднепровье. Изяслав и его ближние люди ощущали, как дрожит земля под их ногами, как всё непрочно, неустойчиво стало на Руси.

В конце концов ляхи, несмотря на уговоры Изяслава, покинули Киев и убрались восвояси — слишком велики были их потери в этой тайной войне. На возвратном пути в дикой злобе спалил Болеслав пограничное Берестье[269] — городок на Буге, пусть хоть как-то, но мстя за погибших людей и позорное своё отступление. С Изяславом он крепко разругался, даже слушать не захотел его жалких объяснений, сказал лишь с раздражением на прощанье:

— Сам управляйся с голытьбой своею! Что за страна у вас?! Одни тати[270] да лихоимцы вокруг!

Ляхи ушли, и жизнь, казалось, вернулась в прежнюю привычную колею. Мало-помалу народ поутих, смирился, снова гнули безропотно люди спины на пашне и у кузнечных горнов, но во всём — во взглядах, в неодобрительном шепотке за спиной чувствовал Изяслав скопившуюся против себя ненависть.

Ему становилось страшно, снова хотелось бросить всё и бежать, он призывал к себе братьев, слушал их советы, тонкие намёки, от которых его ещё сильней бросало в трепет. Тягостно было у великого князя Киевского на душе, понимал теперь Изяслав, знал точно — допустил он тяжкую, непоправимую ошибку, за которую ещё предстоит горько расплачиваться.

Глава 53 ЛЕТОПИСЬ ИАКОВА

Свеча неярко горела на крытом грубым сукном столе. Иаков, склонив начинающую седеть голову над листами и свитками харатьи, выводил строгим уставом ровненькие буквицы. Писал обо всём, что наболело, слал долгие послания в далёкую Тмутаракань своему учителю Илариону, ныне — монаху Никону, испрашивал советов, думал, ужасался, сомневался в своей правоте.