Всей землей володеть

— Добро, хан, — согласился Святослав. — Скажу после. Уговоримся. Сей же час об ином речь моя будет. Мыслю, негоже нам с тобою впредь ратиться. Хощу, чтоб стал ты мне отныне другом, соузником верным. Подумай и уразумей, о чём толкую. Коли совокупимся, соберём в единый кулак Русь и Степь Великую, то страшны и грозны для всех соседей и ворогов будем. Для торков и печенегов, для угров и ляхов.

— Да, каназ. — Осулук соглашался на всё, лишь бы выпутаться из этого позорного плена. — Иметь такого друга, как ты, — великая честь для меня!

— Тогда, — торжественно изрёк Святослав, подняв руку. — Дай роту, что ни ты, ни дети твои не пойдут боле ратью на мою землю и на земли сынов моих!

— Клянус! — Хан приложил длань к сердцу и наклонил голову.

— Вот и лепо, хан. Пущай же дружбу нашу скрепит женитьба сына моего. — Святослав на миг задумался. — Олега, на твоей дочери. Бают, дочь у тя вельми красна. Правда ли?

Осулук снова склонил голову.

«Этот каназ — умный, сильный. С ним лучше иметь мир, — думал хан. — Хорошо, что так вышло. Но проклятые урусы! Осулук скрипнул зубами от злости. — Вы ещё захлебнётесь в своей крови! Я клянус!»

Он сдержал себя, через силу любезно заулыбался и рассыпался в похвалах Святославу и его сыновьям.

Глава 47 В ПОЛОНЕ У ЧАРОДЕЯ

Отшумели, отгремели битвы на русских просторах. Восвояси утекли остатки разбитых степных орд, лишь редкие ертаулы тревожили иной раз южное пограничье. Первый снег падал на землю, летал в воздухе, подгоняемый ветром. Днепр Славутич грозно дыбился белыми гребнями волн, гневался у подножий киевских гор, ревел, как стреноженный конь-тарпан[257].

Жизнь в стольном граде мало-помалу возвращалась в привычную колею — закурились дымки над ремественными хатами, загремели молотами кузнецы, оживилось торжище. В просторных палатах Ярославова дворца расхаживал князь Всеслав. Кружилась у князя голова от сумасшедшей удачи. Надо ж, давеча ещё сидел в сыром, тёмном порубе и клял судьбину, а нынче мучители его и клятвопреступники разбежались кто куда, а он, в дорогой ромейской хламиде, в расцвеченных серебром сафьяновых сапогах, в горлатной шапке[258] на голове уселся на «злат стол»! Порой бередили душу Всеслава сомнения, сумрачно смотрел он из окон за Днепр, в сторону Чернигова, где обретались братья согнанного со стола Изяслава, но там всё вроде было тихо. И уходили, истаивали беспокойство и страх. С ним — верная полоцкая дружина, за него — все кияне: ремественники, холопы, купцы. Правда, ещё сильней, чем родичей-князей, боялся он бурлящего чёрного люда, но знал: они, чёрные люди, покуда стоят за него. Сами выкликнули на вече, сами вывели из поруба и сбили с ног тяжкие оковы, сами посадили на стол.

В переходах несли охрану полочане с бердышами[259] на плечах. Эти никогда не подведут, в этих Всеслав был уверен полностью.

Особо охранялся бабинец, там под запорами сидели жёны и дочери Изяслава и Всеволода.

Мрачно и тихо было в бабинце. Опустив головы, со вздохами ходили по дощатым плитам молодые женщины, долгими и страстными молитвами старались они облегчить свою долю полонянок. Одна Гертруда не молилась и не стонала, лицо её пылало гневом, поздними вечерами она простаивала у окна, шепча:

— Сбежали, трусы! Скоты!

В памяти её возникали растерянный Изяслав и испуганный Всеволод. Их обоих винила она во всех бедах. Сами утекли, а её бросили здесь на позор, на унижение! Видела Гертруда, как похотливо пялились враги на её пышную грудь, оценивающе причмокивая языками, вспоминала, как сам Всеслав входил порой в её покои, как становился, широко расставив ноги, посреди каморы, смотрел на неё и жадно, по-волчьи, облизывался. Что-то останавливало проклятого оборотня, видно, побаивался-таки он, не был до конца уверен в своей дерзкой безнаказанности.

Рядом с Гертрудой маленькая дочь, княжна Евдокия. Она такая крохотная, что порою почти не видна посреди складок пышных широких платьев матери. Здесь же и половчанка Анна, молодая жена Всеволода, тихая, малорослая, незаметная. Возле неё почти всё время находилась полоцкая княжна, супруга угорского принца Гезы.

Половчанка почти всегда вызывала у Гертруды раздражение. Надо же, сподобил Господь притащиться ей из угров с двумя малыми чадами в такую лихую годину! Верно, порешила погостить у племянничка, выпросить у него помощи для своего муженька. На деле же вышло иначе. Не поглядел Всеслав, что тёткой ему приходится Софья Изяславна — всадил вместе с сынами под стражу в бабинце.

Изяславна была рябой толстомордой полной жёнкой, уже немолодой. Властолюбивая и богомольная, жаждала она увидеть Гезу на престоле святого Стефана, а себя — в украшенной золотом и самоцветами диадеме. Кстати, сам Геза приходился Гертруде родным племянником — его мать Рихеза была старшей сестрой киевской княгини.