Всей землей володеть

...Заканчивалась весна. Зеленели на прибрежных лугах благоухающие травы, гроздьями рассыпались по полям и лесным лужайкам жёлтые огоньки одуванчиков, заголубели нежные колокольчики, наливались соком первые ягоды. Тянулись по Днепру торговые ладьи, по ночам из ближних дубрав доносилась заливистая соловьиная трель, по утрам будили воинов шумные галки, слеталось невесть откуда вороньё, словно чуя грядущее кровопролитие. Летели вослед ратникам хищные птицы, с клёкотом набрасывались на людские и конские трупы, клевали их, жирели, для них война и кровь были радостью и весельем.

«А мы? Многим ли отличны от этих хищников? — думал с горечью Всеволод, глядя ввысь, на воронов, не боящихся людей, летающих прямо над станом. — Тоже рады, видя смерть врагов своих. О, Господи, отчего мир столь несовершенен?! Вороны не боятся нас, презирают смерть, а мы не испытываем страха Божьего, проливаем кровь, прорубаем мечом себе дорогу... К чему?»

Вдруг вспомнился Всеволоду князь Ярослав, его предсмертные слова, он вздрогнул и перекрестился.

Стояли подо Ршой месяц, наступило лето, солнце жгло неимоверно, тело изнывало под тяжестью кольчуги, а Всеслав всё сидел за стенами Рши, окружённый верными дружинниками, готовыми за своего князя хоть в огонь лезть.

Первым не выдержал Изяслав. Однажды вечером он послал к братьям гонцов с велением тотчас собраться у него в шатре.

Сидели на мягких кошмах вокруг тлеющего очага, Изяслав бросал короткие, отрывистые фразы:

— Сколь сожидать мочно?.. Что деять будем?! Надоть промыслить...

— Чего тут мыслить?! — недовольно рявкнул, разглаживая рыжие усы, Святослав. — Копьём брать надоть се гнездо осиное! Приступим, туры[243] поставим, врата пороком[244] прошибём!

Долго молчали, Всеволод задумчиво взирал на пламя, в голове у него бурлили тревожные, сперва ужаснувшие его мысли. Наконец, он решился, втайне надеясь, что его отговорят, придумают что-нибудь получше.

— На приступ идти не стоит. Только прольём много крови. Всеслава не вытащишь из Рши. Затаился он, меч на нас точит.

— Что ж тогда? Сожидать опять, что ль?! — взревел в негодовании Святослав.

— Нет, брат. Выманить его надо, послать гонца, позвать на переговоры, обещать не чинить зла, не тронуть. Пусть хоть клятву дать на кресте. А когда приедет он, сказать: «Давай возвращай грабленное в Новгороде». Если откажется, начнёт кричать? «Не отдам!» — Тут же его и скрутить.

— А клятва? — бледнея лицом, спросил Изяслав.

— Клятву придётся преступить, — тихо отмолвил Всеволод.

И снова трое братьев долго молчали, стараясь не смотреть друг на друга.

Но вот Святослав с тяжким вздохом произнёс:

— Прав ты, Всеволод. Иного нам нет.

Оба враз подняли взоры, обратились вопросительно на Изяслава, чувствуя поддержку друг друга. В эти мгновения Всеволод понял: всё, мосты сожжены, нити обрублены, отступать поздно, он сказал вслух то, что, может, не надо было говорить.

— Аще вы тако порешили, братия, то и я с вами, — пробормотал Изяслав.

На челе его проступили капельки пота, пальцы затряслись, задрожали. Жалок и ничтожен был киевский властитель, извечно идущий на поводу у других и согласный со всяким советом. Незлобивый, добрый человек, но никчёмный правитель — таким был Изяслав; такой, с трясущимися дланями и испуганно бегающими маленькими глазками, и останется он в памяти Всеволода.

...На заре скорый бирич[245] помчался, размахивая белым платом, к крепостному рву.

— Князь Всеслав! — напрягая голос, зычно крикнул он. — Довольно кровь проливать со братией своей! Ступай на ту сторону реки! Князья Изяслав, Всеволод и Святослав Ярославичи речь держать с тобою будут!

Посол долго дожидался ответа. Наконец, со стены выкрикнули:

— Дайте роту на кресте святом, князи, что не полоните князя Всеслава, не удержите его силою в стане своём!

— Скажи, что клянёмся! — в нетерпении заорал биричу Святослав. — Никто его не полонит! Не сотворим ему никоего зла! На кресте святом клянёмся!

Он, а следом за ним Всеволод и Изяслав на виду у осаждённых приложились устами к большому серебряному кресту, поданному войсковым иереем.

— Князь великий стольнокиевский Изяслав Ярославич, а такожде братия его князи Всеволод и Святослав дают роту, что не станут чинить лиха князю Всеславу! — Бирич вконец охрип, лицо его стало красным от натуги.

Крепостные ворота со скрипом отворились. Вереница всадников, прогромыхав копытами по узенькому мостку, перекинутому через ров, медленно приблизилась к берегу Днепра. Вместе с конями воины погрузились на большие ладьи-насады, переплыли реку, потом снова сели на коней и подъехали к лагерю Ярославичей. Среди прибывших выделялся необыкновенно высокий могучий человек с круглым лицом и густыми нахмуренными бровями, из-под которых упрямо смотрели светлые большие глаза. Он был в чёрных сверкающих доспехах, на плечи его ниспадала кольчужная бармица, на остроконечном шеломе блестел озаряемый лучами солнца языческий оберег.

«Всеслав!» — догадался сидевший на коне рядом с отцом Владимир.