Всей землей володеть

Там, в строящемся пока ещё только соборе, будет помещена главная святыня монастыря — чудотворная икона Успения Божьей Матери. Привезли её с собой из Ромеи те же зиждители, и говорили, передавали из уст в уста, что сама Богородица явилась перед ними и дала им эту икону, а с ней святые мощи мучеников Артемия, Полиевкта, Леонтия, Анания, Арефы, Иакова и Феодора, что положены теперь в основание храма.

...Иаков вздохнул. За дверью кельи послышались шаги — братия спешила проститься со своим наставником.

Появились Никита, Исаакий, Стефан, многие другие. Феодосий сухой дланью благословил их; тяжело дыша, медленно, с усилием заговорил:

— Любовь к Богу, чада мои, делами должна быть выражена, но не словами. Должны мы от трудов своих кормить убогих и странников, но не пребывать в праздности. Игуменом после себя советую вам избрать Иакова. Муж он праведный и духом крепок... Паче же всего ко Спасению души стремитесь, чада, к делам богоугодным. В постах, в молитвах не ленитесь николи... Любите друг друга...

Бросало преподобного Феодосия то в жар, то в холод. То испарина проступала на высоком его челе, то озноб бил так, что дрожал он всем своим худым, немощным телом.

Наконец, затих он, сомкнул трепещущие уста.

— Успокоился. Уснул. Пойдём покуда, братия, — шепнул Иаков. — А ты, брат Стефан, останься. Побудь с ним.

Один за другим монахи покинули келью.

— Негоже Иакова-то ставить игуменом, — промолвил вполголоса Никита, озирая хмурые лица братьев. — Не наш бо он, не Печерский, со Льтеца пришёл.

— Воистину, — согласился Исаакий.

Другие иноки одобрительно закивали головами в чёрных куколях.

— Стефана надо поставить. С самого основания обители нашей, почитай, тут он, — сказал кто-то.

— Воистину, — повторил, глядя куда-то в темноту, Исаакий.

Иаков по крутой лестнице поднялся из пещеры наверх. В лицо ему ударил яркий весенний луч. Жмурясь, монах смахнул с глаза слезу. Вокруг всё цвело, буйствовало, зеленело, так что хотелось вдыхать полной грудью свежий, прозрачный воздух, напоённый сочными ароматами трав, хотелось радоваться жизни. И подумалось: а нужно ли ему, Иакову, это игуменство? Пусть будет Стефан, так даже лучше. Не было в душе у Иакова злобы, не было зависти, слишком далёк он был от этих чуть слышных шепотков, от недобрых взглядов в спину, просто жил он как мог, как умел, молился, трапезовал со всеми, писал Жития, составлял летописные своды, постился. И не было ему, по большому счёту, никакого дела до того, кто там игумен — он ли, иной ли. Гоже ли монаху помышлять о мирском?

...Игумен Печерского монастыря Феодосий предал дух свой Господу в день 3 мая 1074 года от Рождества Христова. Мощи его были положены в Печерах, а много позже, спустя семнадцать лет, когда уже окончена была строительством и освящена Великая Церковь монастыря, перенесли их в самый храм.

Новым игуменом обители стал Стефан. Но не знали печерские иноки, что в то самое время, когда клали они в гроб и отпевали Феодосия, катит по степному Залозному шляху открытый возок, скрипят несмазанные колёса, и статный пожилой монах в чёрной рясе и скуфейке на голове жадно, с нетерпением всматривается вперёд: скоро ли? Монаха этого звали теперь Никоном, ехал он из далёкой Тмутаракани, и именно ему, но не Стефану надлежало в будущем принять начало над монастырской братией.

Глава 73 КОРОЛЕВНА ГИДА

На вымоле[286] у устья Стрижени царило оживление. Иноземные корабли с птичьими носами грозно и величественно застыли у причалов. Сверкали на солнце копья стражи, раздавалась громкая незнакомая речь.

С учащённо бьющимся от волнения сердцем стоял на пригорке молодой Владимир. Пурпурное корзно колыхалось у него за плечами, руки нервно сжимали пряжку золочёного наборного пояса, сухие уста были упрямо поджаты. Ждал Владимир, во все глаза глядел на корабли.

Вот со сходен спустился боярин Яровит, спокойный, важный, в кафтане изумрудного цвета, с золотой цепью на шее, поклонился князю; вот показались люди из посольства; вот несут тяжёлые, окованные серебром лари. Даже и не заметил Владимир поначалу среди широкоплечих, статных воинов эту невысокого роста худенькую черноглазую девушку лет семнадцати, тоненькую, хрупкую, как тростинка на ветру. Заметив, подошёл поближе, глянул на неё смущённо, исподлобья, а она, Гида, рассматривала его не таясь — строгая, серьёзная, спокойная. Что ж, не вещь на базаре выбирала — мужа будущего глядела.

Хороша, и вправду, была королевна, не приукрасила её Елизавета Ярославна. Тонкие брови словно кистью неведомого мастера вырисованы, носик прямой и твёрдый, рот невелик, уста нежны, волосы золотистые заплетены в толстую косу. В долгом красном платье доброго сукна выступала королевна, головной убор её весь заткан был розовым жемчугом, серёжки алели каменьями в маленьких ушках, на плечах плат красовался с огненными грифонами.

Поприветствовали друг дружку жених и невеста, а после окружили Гиду женщины-датчанки и увели её, как полагалось по обычаю, на гостевое подворье. Теперь до свадьбы Владимир и Гида больше не увидятся.