Всей землей володеть

«Да брось ты, княже! — словно заговорил, зашептал где-то внутри его противный голос, тот самый, что просыпался, проклёвывался всегда в такие во т редкие решительные мгновения. — Не простит?! Ещё как простит! В чём, в ком у Святослава опора? Черниговцы?! Так они все почти здесь, у тебя под рукой! Вели наиболее крикливых под стражу заключить. А таких, как Воеслав, в поруб кинь! Кияне? Им котора не нужна, натерпелись. Да и в Киеве многие бояре не захотят против тебя, любимого сына Ярослава, идти. Греки? Они далеко. Смелей, князь, не бойся никого и ничего! Своё отдавать — не к лицу! Пусть все знают, что шутки с тобой шутить чревато».

Всеволод велел кликнуть бояр Ратибора, Яровита и Мирона, а также верного Хомуню.

Мирон сразу одобрил княжеский замысел, Яровит молчал, раздумывая, Ратибор возмутился было, ахнул: «Негоже тако!» — Но, пораскинув мозгами, вскоре согласно закивал.

Один Хомуня угрюмо отмолвил:

— Худо измыслил, княже! Жёнка сия младая ни причём в ваших с Глебом сварах.

Всеволод, скривившись, как будто взял в рот что-то горькое, отмахнулся от него, как от надоедливой мухи. Вопросительно исподлобья уставился на Яровита.

Боярин, качнув головой, посоветовал:

— Княже, в Киев тайно пошли верного человека, к боярину Яну Вышатичу. Таким, как он, бывшим Изяславовым мужам, брат твой Святослав не особо люб. А вес Ян в стольном городе имеет немалый. Может, сумеет он уговорить князя Святослава Глеба из Переяславля вывести. Только, княже, не скупись, золота и серебра Вышатичу посули. Ещё обещай дать ему какое-нибудь село. А княгиню Роксану подержи пока здесь.

Слова Яровита рассеяли сомнения Всеволода. Отпустив бояр, он тотчас приказал двоим гридням встать с копьями в руках у дверей покоя, в котором остановилась Роксана, а сам прошёл к ней и объявил обескураженной красавице:

— Посиди здесь, голубушка, в аманатах у меня. Отдохни, пока муженёк твой из моего Переяславля ноги не унесёт! Тишина здесь, покой. Холопки и боярыни каждый день навещать тебя ходить будут. Кормить тебя буду, заботиться о тебе. Паляница ты наша удалая! — Он презрительно усмехнулся.

Роксана, поняв, что угодила в ловушку, резко вскочила, бросилась к окну, распахнула высокие ставни.

— Не смей! Не подходи, ворог! — вскричала она. — В Стрижень кинусь, а не буду у тя тут сидеть! Не позволю, чтоб из-за меня...

Она не договорила. Всеволод схватил её за руки, с силой оттащил от окна, прижал к себе. В какое-то мгновение голова её оказалась у него возле плеча, и князь, вдруг не выдержав, обнял красавицу и впился губами в её лиловые чувственные уста.

Роксана вырывалась, Всеволод не пускал её, с обожанием смотря в пылающие гневом голубовато-серые глаза.

Наконец, Роксана высвободилась из его цепких объятий. Сжав кулачки, она ударила Всеволода в грудь, оттолкнула его от себя; затем, размахнувшись, влепила ему хлёсткую пощёчину.

— Вот тебе! Гад! Ворог! Как смеешь?

Всеволод, злясь на себя за мгновения слабости, выскочил из покоя, на ходу бросив стражам:

Затворите окно! Следите за нею! Глаз не спускайте!

Под окнами, во дворе, на морозе он поставил ещё одного ратника.

«Бедовая девчонка! Чего доброго, в самом деле вздумает сигануть в Стрижень!» — пронеслось у князя в голове.

Теперь ему надлежало, не мешкая, разослать гонцов.

Но сделать это Всеволод не успел. Вихрем ворвался к нему в горницу Владимир, только что воротившийся с лова. За плечами его развевалось корзно, длани сжимали меховые рукавицы с узорной вышивкой, за поясом бряцал меч, весь он едва не дрожал от возмущения.

— Ты что сотворил?! — вскричал он, срывая с плеча серебряную фибулу. — Что, войны захотел новой?! Мало ратились доселе?! Время ли?!

— Глеб Переяславль у нас с тобой отнять хочет. Что же, терпеть? — прохрипел, сверля сына неодобрительным колючим взглядом, Всеволод.

— А она здесь при чём?! Гоже ли, отче?! Жёнка она, родного отца проведать прискакала, а ты! — Владимир в отчаянии схватился за голову.

— А я её — в аманатки! — Всеволод зло усмехнулся. — И будет она здесь сидеть до тех пор, пока Глеб из Переяславля не уберётся! — Всеволод говорил твёрдо, жёстко, уверенно. — А войны Святослав не начнёт, побоится.

— Ничего он не убоится, отец! — возразил Владимир. — Он ряд Ярославов порушить не испугался! А теперь Осулука на Русь призовёт, с Болеславом Польским уговорится, а то и со Всеславом!

«Сказать или нет про лекаря Якоба? — думал Всеволод, слушая метающего громы и молнии сына, — Нет, нет! Ни в коем случае! Он ничего не должен знать! Но, может, он нрав?»

Князь снова начал сомневаться в верности своих действий.

Всё же он оборвал сына, сказал неожиданно резко, с раздражением:

Мы тоже не лыком шиты! Призовём против Глеба Осеня, Арсланапу! Переяславский люд поднимем. И в самом Киеве кому надо шепнём. Не такой дурак твой родитель, чтобы, не подумав, большое дело начинать!

Владимир едва ли не впервые видел отца таким вот — гневным, злобным.

— То подло, отче! — воскликнул он. — Освободи молодую княгиню, немедля! Али... али я...