Возвращение короля

— Тогда, Эовин из Рохана, я скажу вам, что вы прекрасны. В долинах меж наших холмов растут дивные яркие цветы, а девушки наши еще краше, но до сих пор я не видел в Гондоре ни цветка, ни девушки, столь же прекрасных и печальных. Может быть, миру осталось лишь несколько дней до наступления Тьмы, и, когда она придет, я надеюсь мужественно встретить ее. Но у меня будет легче на сердце, если, пока еще светит солнце, я смогу видеть вас. Ибо мы с вами оба прошли под крыльями Тени, и одна и та же рука вывела нас оттуда.

— Увы, не меня, благородный господин! — возразила Эовин. — Тень все еще лежит на мне. Не ищите во мне исцеления! Я привыкла к мечу, и рука у меня тяжелая. Но благодарю вас за то, что теперь мне не нужно безвыходно сидеть в своей комнате. С позволения наместника города я буду гулять. — И, вежливо поклонившись, она ушла. А Фарамир еще долго ходил один по саду и теперь чаще поглядывал на дом, чем на восточные стены.

Вернувшись в свои покои, он вызвал Главного лекаря и выслушал все, что тот мог сказать о благородной госпоже из Рохана.

— Но не сомневаюсь, повелитель, — сказал главный лекарь, — что вы более узнаете от коротыша, нежели от нас, ибо он ехал в свите короля и был с Эовин до конца.

И потому Мерри послали к Фарамиру, и в тот день они долго беседовали, и Фарамир узнал многое, гораздо больше, чем Мерри облек в слова. И подумал, что теперь понимает горе и тревогу Эовин Роханской. Наступил чудесный вечер, и Фарамир с Мерри прогуливались в саду, но она не пришла.

Однако наутро, выйдя из Домов Исцеления, Фарамир увидел девушку на стене – она стояла там, облаченная в белые, сверкающие на солнце одежды. И Фарамир окликнул ее, и Эовин спустилась, и они гуляли по траве и сидели под зелеными деревьями, иногда молча, иногда беседуя. И во все последующие дни они поступали так же. И глава Домов, глядя на них из окна, радовался, что у него, целителя, убавляется забот: хотя в те дни у каждого на сердце тяжким грузом лежали страх и дурные предчувствия, эти двое его подопечных день ото дня определенно крепли и набирались сил.

И вот наступил пятый день с тех пор, как Эовин впервые пришла к Фарамиру. Они вновь стояли вместе на городской стене и смотрели вдаль. Новостей по-прежнему не было, и сердца сжимались от мрачных предчувствий. Погода тоже испортилась. Было холодно. Ночью поднялся резкий северный ветер, он дул все сильнее, но земля вокруг города казалась серой и унылой.

Молодые люди были тепло одеты, в теплых плащах, а поверх всего благородную Эовин укрывала просторная синяя накидка цвета летней ночи, усаженная по подолу и вороту серебряными звездами. Фарамир послал за этой накидкой, и укутал в нее Эовин, и думал – вот она стоит здесь рядом со мной, прекрасная и гордая, как королева. Накидка эта, изготовленная для матери Фарамира, безвременно почившей Финдуилас Амротской, была для молодого человека смутным напоминанием о далеких прекрасных днях и о первом большом горе и потому показалась ему под стать красоте и печали девушки.

Вдруг Эовин вздрогнула под звездчатой накидкой и посмотрела на север, за серые земли, туда, где зарождался холодный ветер и далекое небо было неласковым и ясным.

— Что вы ищете, Эовин? — спросил Фарамир.

— Разве Черные Врата не в той стороне? И разве он теперь не там? Прошло семь дней, как он уехал.

— Семь дней, — сказал Фарамир. — Не думайте обо мне плохо, но я скажу вам: эти семь дней принесли мне радость и боль, которых я не чаял узнать. Радость видеть вас – и боль оттого, что теперь страхи и сомнения нынешних черных дней удвоились. Теперь я не хотел бы всеобщей гибели, Эовин, не хотел бы так скоро утратить то, что нашел.

— Утратить то, что нашли, сударь? — переспросила она, серьезно и сочувственно глядя на него. — Не знаю, что вы за эти дни могли найти такого, что могли бы утратить. Но довольно, друг мой, ни слова об этом! Вообще ни слова! Я стою словно у обрыва, мрачная темная пропасть разверзается у моих ног, а есть ли свет за моей спиной, я не знаю. Я еще не могу повернуться. Я жду знамения судьбы.

— Да, мы ждем знамения судьбы, — согласился Фарамир. И они замолчали, и молча стояли на стене, и им показалось, будто ветер утих, свет померк, солнце потускнело, и Город и его окрестности объяла мертвая тишина. Не слышно было ни ветра, ни голоса, ни крика птицы, ни шелеста листвы, ни даже их собственного дыхания. Даже их сердца перестали биться. Время остановилось.

Так стояли Фарамир и Эовин, и вот руки их встретились и сплелись в пожатии – без ведома молодых людей. А те все ждали, сами не зная чего. И вот вскоре им показалось, что над хребтами отдаленных гор поднимается еще одна огромная гора тьмы, поднимается, точно вал, готовый поглотить весь мир, и в ней сверкают молнии. Дрожь пробежала по земле, и молодые люди почувствовали, как затряслись стены города. Земля окрест словно бы вздохнула, и вдруг сердца их вновь забились.

— Мне вспомнился Нуменор, — сказал Фарамир и удивился звуку собственного голоса.

— Нуменор? — молвила Эовин.