Возможно, Беккет

Так Пасху 1998 года Панин уговорил Козина и Флягина отпраздновать абсолютно голыми загородом, за скатертью на траве, откуда открывались дали, при +8 градусах. Строго? Строго. Чисто? Чисто. Если не считать одного, оставшегося за кадром, элемента: Клавдия была оператором: в черных туфлях, в черной куртке, в черных кожаных штанах. На фотографиях это хорошо передано: холодные леса, СЕРОЕ НЕБО, ЯЙЦА С СОЛЬЮ, ТРИ СТАКАНЧИКА, ТРИ ВОСКРЕСШИХ РАЗБОЙНИКА, ХРИСТИАНИНА, ТОВАРИЩА.

 

ххххххххх

 

В Полигоне нам говорили: Товарищи Тупые, сделайте на двадцать дней что-нибудь радикальное. Мы ломали голову: может быть закрыть Полигон на Ремонт? Засыпать его негашеной известью и известкой? Повесить табличку: "галерея преобразуется в камеру хранения Московского вокзала". Насадить грибов для торговли? Или начинить-таки ее объектами искусства?

– Нет, нет, только не объектами искусства. Это исключено!

Мы думали три дня. И вот, идя с Флягиным по ночному Литейному в сторону пива, на офонаревшую Владимирскую, мы сказали себе: нет, надо идти совершенно в противоположную сторону: в Полигоне мы устроим "Вечер танцев" – и никакого подрыва, никаких артефактов, будем танцевать под буфет гавоты, полонезы, мазурки, етс (этецера). Мы, в принципе, всегда выступали за смягчение нравов, за праздность, вспомним наш майонез, вернее, манифест (полезная оговорка), где ни о радикализации, ни о преступлениях не говорится ни слова. Мы сделаем список пар (типа волк с зайцем, волк с волком) и будем славно танцевать. Еще Ницше завещал нам танцевальные номера: интеллектуалам не хватает вращений, возвращений, плавных линий, тактильных контактов, животворной экстатичности. Так художники могут потрогать своих критиков, кураторы обнять за талию галеристов, так можно станцевать с живым гением, это совсем не то, что с ним пить, а потом смотреть, как он спит, пьяный, на полу. Это уже не тусовка, а художественная акция, где субъекты культуры, сопрягаясь, превращаются в единое перформансирующее тело новейших течений. Пара №6, пара №12. Колдобская с Хвостовым, Савчук с Горичевой, например. Профанация профессионализма или – наоборот, как кому нравится.

– Да, да, это будет прощальный вечер, ГОВОРИЛ, БЛЕСТЯ ДОНЫШКОМ БУТЫЛКИ Флягин, прощальный дивертисмент, ассамблея, последний тур (последнее адью).

 

ххххххххх

 

Поразительно, но в глубине головы каждый из нас мечтал, как, наверное, мечтают спортсмены, испытывающие колоссальные нагрузки, покончить, наконец, с карьерой "Новых Тупых", выйти на пенсию, стать тренером, писать мемуары. Показывать детям фотографии: вот я перед "Гильдией мастеров" на лошади (на коне), вот воюю Варшаву, а тут пожимаю руку самому Вальрану, грудь Ани Матвеевой.

 

ххххххххх

 

Жанр перформанса позволял проявиться многим амбициям и, прежде всего, конечно, артистическим, актерским. Недаром в Новой Голландии публика и неосведомленные репортеры приняли нас, играющих в домино, где Флягин трижды лазил пол стол и кричал оттуда: "Я очень люблю современное искусство" – за актеров государственного театра, натурально представляющих обеденный перерыв на заводе конца 80-х. Флягин вообще отличался врожденной артистичностью (у мерзавца, как говорится, был талантик): его угрюмо-ироничная самоуглубленность, маниакальная заинтересованность художественным процессом, самоотдача и какая-то обезоруживающая будничность – создавали у зрителя образ человека-вещи, которое не горит, не тонет, не горюет, не умирает. Флягин может быть стекло-ватой, футбольным мячом, пейзажем. В Стрельне он выложил на лугу пятиметровыми буквами слово: ПЕЙЗАЖ, в Щецине выклеил изолентой: ЩЕЦИН – и потом гулял себе по лугу, по Щецину, думая, а когда же пиво? На Солнцевороте он повесил себе (на себя) табличку: ФЛЯГИН – и стоял с табличкой под другой табличкой: ПРИНИМАЕМ ПУСТЫЕ БУТЫЛКИ 0,5, которую сочинил Панин. Тогда действительно, мы набрали за Искусство не только пустыми бутылками, но и деньгами, которыми нас снабдили приезжие группы ИНОСТРАННОГО ПЕРФОРМАНСА. Мы там как-то очень уж блеснули, большими силами. экспонатом Кунсткамеры, посылкой, утопленником, двойником.

В другой раз прохожие у нас пинали за небольшую плату подушку, выставленную перед Балтийским домом, читая при этом штучные фразы из литературного произведения "Такая штуковина". Получалось при этом что-то вроде такого:

– (страшный удар сапогом) Что это тут такое?

– Эта вещь, как я погляжу, ничего не обозначает.

– Это очень мило с его немилой стороны.

– Содержание ее странно и нелепо, как свалившееся на нашу голову убожество небес, господа!

– У нее нету рта, вот что я нашел тут, глядя на нее, вот она и не говорит своего паспорта.

– Какой рот, если эта штука, как видно на осмотр, бездуховного порядка и беспаспортного беспорядка.

– Да, шутка ли лежать в свете молний посреди раскинувшегося мира и ничего не отвечать.

– А может быть, это спящая красавица на берегу пионерского озера, выгнувшая спинку под светом кошкоглазых звезд и грезящая наяву.

– В том-то и дело, что эта вещь слишком умозрительная, кабы она была вещь.