Возможно, Беккет

Перформанс как бы вообще принадлежит к феноменологическим стратегиям открывания сущего. То, что перформанс каждый раз есть поступок, заступание в собственную временность, смерть, одиночество и отдавание себе в этом отчета, ставит перформанс на особое положение в ряду многообразия форм художественного. Статус "ничтожности", в котором пребывает перформанс, не опосредованный "больше ничем", кроме тела перформансиста (частенько, к тому же, и голого) как бы уничтожает само представление об искусстве как о представленной вещности, которую можно завернуть в бумагу (и т.д.). Но это также и не мысль, которую тоже можно "вынести" или внести в записную книжку. Это также и не образ, собранный из чего-то более простого в более сложное, и отсылающий к пра-образу или к реалиям по ту сторону перформанса, хотя это последнее уже ближе. То, что в перформансе всегда развертывается реальность, отличная от собственно реальности, это кажется очевидным даже когда перформанс настолько плох/тонок, что вообще сливается с "фоном", но эта реальность также ничего реально не делает: даже разрушения, производимые ею, не наносят никакого ущерба существующему. Более того, если бы даже этот жанр представлял опасность (а он, как мы увидим, содержит в себе угрозу), например, уличному движению, то, напротив, само уличное движение представляло бы опасность для перформанса, – но было бы интериоризировано в структуру перформанса, т.е. н и к а к бы не задело. Да и само нагромождение машин было бы восстановлено на место и задержка была бы отнесена на случай, какого никогда не бывало и больше никогда не будет. То есть, перформанс занимает исключительное место иногда случающегося как исключение события. В культурной традиции общества это место строго отведено в сектора безделья и маркировано как "праздник дураков", одними справляющийся 13 января, другими 1 апреля.

То, что случившийся перформанс случился не случайно, это также феноменологическая данность. Понятно, что он не просто так, "от нечего делать", а, наоборот, делать можно было бы много чего, но делается зачем-то именно э т о. Э т о в перформансе тавтологично указывает на само себя (потому здесь и нет места образному мышлению, литературности), э т о есть знак, означающее и означаемое в одном вот, неразличенные, недифференцированные по способу узнавания. О перформансе никогда нельзя сказать: это мы уже видели – даже если перформанс повторяется, он будет четко нести в себе это значение: повтор, то же самое, но теперь совершенно другое.

 

ххххххххх

 

Встав в 9 часов утра на нарвских воротах, я выпил 2 чашки чая с лимоном. Одел котелок. Вышел за ворота. Ветрено. Выпил у киоска Двойное Золотое. Пересек Обводный канал. В этой части города ведется интенсивно-сумеречное строительство путей на современной подушке. У кинотеатра Мир, на солнечной стороне, повторил порцию Двойного Золотого, наслаждаясь в уме предстоящим маршрутом до Манежа, где через час должна произойти акция: Еля Невердовская с подружками должна поить меня из трех-литровых банок молоком – "мать-сыра-земля". Со своей стороны я тоже придумал перформанс под названием "без названия". У Ели была придумана развернутая метафора с насыпанием земли, со скульптурной группой, водопадами молока. Я должен был сыграть сына Земли, вспоенного на женском молоке – не единожды вспоенного. На заднем дворе Манежа, под утреннее затишье, я выпил, жмурясь, 0,5 сладко-кислого Праздничного. Положил в запас пустопорожнюю Балтику-3 и литр томатного сока. Представление еще не началось, и я ходил по Манежу, мешая Балтику с соком. Еля мне дала все необходимые указания: в назначенный миг я должен буду встать на колени, запрокинув голову, как жертвенное животное, глотать хлещущее в меня молоко. Я попил из-под крана холодной воды, наполнил пакет из-под сока тепленькой и занял исходную позицию. Молоко полилось тоненькими струйками, я выбежал и начал лакать его, как теленок. И мой концертный костюм, и земля вокруг меня, и Еля, и ее подружки, и сидящие в первом ряду критикессы – все мы были в молоке! Такое грудное оплодотворение.

Я сел на сценический стул над сырой землей перед микрофоном – усталый бард. Выпил картинно из пакета литр теплой воды. – Раз. Раз. Повязал на грудь салфетку. Сунул два пальца в рот. Попытался блевануть. Не получилось. Сунул пальцы поглубже. Ну, темные недра, изблюйте желчь искусства! Блю, блю. Напрасный труд. – Не получается, – сказал шероховато-бархатно, задушевно-комично микрофон. – 2 чашки чая с лимоном, 2 Двойных Золотых, бутылка Балтики-3 и бутылка Праздничного, литр томатного сока для цвета, 6 литров молока, пачка теплой водопроводной воды – и ничего не получилось... Эта публичность... эта профанирующая и табуирующая сакральные жесты публичность... эта суетность... Да. Я ошибся... я ошибся... как сказал, возможно, Беккет... ничего не получается... простите.