Возможно, Беккет

Сама конференция-ужин была тоже своего рода шедевром пародии на конференции. Козин купил и привез из Тосно свиное рыло – голову жирного поросенка. Пока шла конференция, эта голова кипела в борейской кастрюле, готовилась, символизируя умственный процесс. Время от времени Флягин тыкал в щеки поросенка вилкой и говорил: еще, не готово, господа! В тот вечер он был строг и показывал всей своей осанкой, что историческая Конференция, в общем-то, происходит у него в гостях. Варка длилась четыре часа. До ужина досидели только самые крепкие: а именно – банда юных философов во главе со слепым. Слепой учился в Университете тринадцатый год, время от времени он подавал дикие реплики, и философы начинали давиться от хохота. Выступало человек двадцать, и из них только Вальран отнесся к теме серьезно, объявив, что в эпоху постмодернизма понятие шедевра не актуально, т. к. теперь ничего не может быть из ряда вон выходящего по причине отсутствия самого ряда, "а все просто имеет место быть или не быть". Остальные участники выступали со своими остроумными вещами, наблюдениями, анекдотами и прерформансами ("Запасной выход"из Царского села, например, принес свою еду, которую они порубили ножами на спине их голого товарища), понимая, что в каком-либо ином месте такого случая не представится. Антишедевральная атмосфера легкой скуки и свободы царила вплоть до объявления Флягиным, что Голова, наконец, полуготова, потому что рыло все равно торчит, его никто не будет есть. Теперь ей предоставляется слово. И она сказала!

Самым голодным, следовательно, обладающим самым несчастным сознанием, оказался слепой философ: он ел покрошенные куски жира руками на ощупь и критиковал того первого философа, который придумал бессмертие души: я бы задушил его вот этими руками, говорил он, торопливо жуя, показывая скользкие ладони, – душа есть временность, душа временит в себе время, она не должна отворачиваться от горизонта времени, отводить от неизбежного глаз… Но ему не дали развить эту замечательную тему: сладкий жир свиной башки уже давно провоцировал на безудержное веселье.

Таня Пономаренко, на другой день доварила нашу Голову и сделала из Неизбежного Шедевра питательный и очень содержательный холодец.

 

ххххххххх

 

"РОДИНА, БЛИН!" – держали мы с Клавдией транспарант на Варшавском вокзале в полдевятого утра, ожидая прибытия Козина, Панина, Флягина, Инги и куратора Дрозда, путешествовавших с выступлениям по Европе.

Судя по всему, путешествие удалось: Флягин вернулся потолстевший. Дрозд был рад окончанию турне: да, оглушительный успех; но уж больно много товарищество пило! Панин выглядел, удовлетворено: это он показал чудеса беззаветной влюбленности в алкоголь, полного стирания границ между самочувствием до, во время и после творчества, образцы мобильности и спонтанности, свойственной среднерусской возвышенной тупости. Козин выглядел немножко грустным: соскучился по семье. Инга привезла решето с мухами обратно, выступавших за рубежом вместо меня. И Инга и мухи были радостно возбуждены.

– Вас, Сережа, не хватало, – сказал Козин, пожимая мою руку с присущей почему-то только ему усталой человеческой сердечностью. – Но мухи отработали хорошо.

– Я надеялся на них, – сказал я.

В общих чертах путешественники рассказали следующие впечатления:

их там почему-то сильно кормили: польские художники из какого-то сильно надуманного сострадания приносили в сетках еду: тушенку, колбасы, бутерброды, сигареты (?). Товарищество это поняло как реминисценцию "передачи", ни то больным, ни то заключенным. Содержали их в первоклассном отеле, как настоящих иностранцев. На выставки приходило столько же народу, сколько и здесь. Но все были сосредоточенно вежливы, стояли смирно, не позволяя себе ни чересчур глубокомысленных, ни высокомерно-вальяжных поз: западное воспитание. Полицейские индифферентны. Кошки не пугливы. Погода ласкова. Транспорт – на колесах.

Но дома лучше: в смысле больше проблем: надо заботиться о шнурках. Флягин, действительно, уезжал в ботинках, связанных алюминиевой проволокой. В первый же день он потерялся в Варшаве: без языка, без денег, помнил только витрину магазина и номер автобуса. К вечеру, однако же, с помощью этих скудных ориентиров сумел добраться до своих.

Козин болтал по-польски матку боску и здоровеньки буллы, что со стороны могло показаться преднамеренным глумлением над поляками.

Игорю все казалось, что он дома, т.к. находил польский асфальт криволинейным.

 

ххххххххх

 

Я ходил между берез напротив Балтийского вокзала и пересчитывал своих мух (как они там?):

Одна муха была поймана в момент выхода из облаков солнца.

Одна муха была поймана на взлете.

Одна муха хитрила, но человек ее перехитрил.

Одна муха ничего не боялась, за что и поехала выступать.

Одна муха что-то мухлевала лапками.

Одна муха забылась, задремала над прожитым летом.

Одна муха – …………………… но (.)

Всего было около сотни мух – настоящих, октябрьских, приготовивших себя к русско-финской зиме, на вид крепких, крупных и выносливых.