Ворон

Объем строфы и текста перевода. Строфа состоит из 7 стихов. Общий объем составляет 126 стихов (18 х 7).

Размер. 4-ст. ямб.

Звуковой строй. Рифма и рефрены. Схема рифмовки строфы — aabbcbc. Сквозные рифмы на -ук/-уг (5 строф) и -да (11 строф), как у Пальмина. Распределение мужских и женских рифм ММЖЖМЖМ. Внутренние рифмы отсутствуют.

Пять строф оканчиваются рефреном “Но — тихо было все вокруг”, одиннадцать строф — рефреном “Никогда”.

Перевод 13-го стиха: “Чуть слышный шорох в тишине…” — явная реминисценция из Пальмина (см. выше).

Трактовка сюжета. Символы. Переводчик трактует сюжет как клубок волшебно-сказочных мотивов, расцвеченных индивидуальной фантазией (“мне былью стала небылица” — 60-й стих). Известен интерес Кондратьева к песенному фольклору; основные жанры его оригинальной поэзии — песни, думы, былины, народные сказания. Не придерживаясь принципа соответствия оригиналу, переводчик много и неудачно импровизирует — дух подлинника ему явно чужд. В малой кульминации нет и тени древнего величавого Ворона; Ворон Кондратьева суетлив и деловит:

Окно я быстро распахнул.
Вдруг Ворон крыльями взмахнул,
Влетел — и, кинув гордо взгляды
Вокруг, он сел на бюст Паллады
Среди глубокой тишины.

Если герой По внимательно наблюдает за перемещением птицы, фиксируя ее повадки, то герой Кондратьева читает ей мораль за неуместное вторжение: “Напрасно! Здесь тебе не рады, / Пернатый вестник старины!” (48-49). Вся идея произведения предстает, таким образом, поставленной с ног на голову: герой первым выносит приговор птице, причем делает это уже в VII строфе!

Разрушительный по своим последствиям метод “забегания вперед”, примененный за год до этого Оболенским, не отпугнул Кондратьева. Напротив — переводчик охотно использует приемы опережения, и VII строфа — не исключение. Так, в XII строфе герой По обращается к самому себе с вопросом о смысле, вложенном Вороном в слово “Nevermore”. В вопросе кондратьевского героя появляется отсутствующая у По подсказка вещий: «Какое вещее значенье / Таится в слове: “никогда”?» (83-84). Далее следует неожиданная развязка — риторический вопрос “Не смерть ли? Да?..” (85), разрушающий структуру многозначного символа “Nevermore”, а заодно пресекающий на корню попытку автора сделать Ворона “символом горестного и нескончаемого воспоминания” “лишь в самой последней строке самой последней строфы” (143-144). Расшифровка символа потребовала аргументации, и переводчик измышляет романтическую версию о Линор в духе русской романтической поэмы 20-30-х годов XIX в. (“Чернец” Козлова, “Войнаровский” Рылеева и др.) — эпигонский характер лексики, уложенной в традиционный “романтический” 4-ст. ямб, налицо (XIII):

“Не смерть ли? Да? О, может быть,
Ей здесь не время было жить!
С душой и сердцем робкой лани,
Она чуждалась нашей брани.
Была ей страсть людей чужда…
О, не нажать ей этой ткани
Своей головкой никогда!”

Драматическое напряжение XVI строфы переводчик упраздняет слащавой псевдоромантической лексикой:

..........
“Скажи, — в раю, под негой вечной,
Где светоч жизни бесконечной,
Когда и я приду туда, —
Сольюсь ли там с своей сердечной?”
Он глухо каркнул: “Никогда!”

За кульминационным вопросом героя о посмертной встрече с возлюбленной просматривается уверенность героя в обретении им своего места в Раю. Тем самым искажается не только идея подлинника, но и внутренняя логика развития образа.

Тень американского Ворона отброшена на пол (XVIII), и это существенно (см. раздел “Форма стиха”). Тень кондратьевского Ворона отброшена на стену, и это в значительной мере ослабляет заключительный аккорд (кстати, переводчик проявляет полное равнодушие и к прообразу этого символа, опуская его во II строфе):

И на стене моей с тех пор
Его ужасный блещет взор,
И силуэт зловещий, темный,
В лучах моей лампады скромной,
Стал черной тенью навсегда,
И, вот, из тени той огромной
Мой дух не встанет никогда!..

Спорным является и употребление слова дух вместо душа (англ. soul).

Ключевая метафора. Переводчик усиливает выражение, добавляя эпитет жадный (ср. у Пальмина кровожадный): “Покинь приют мой навсегда, / Из сердца вынув клюв свой жадный!” (117-118).