Ворон

Все 18 строф оканчиваются новым русским рефреном “Возврата нет!” — вместо английских рефренов “nothing more”, “nevermore” и слова “evermore”.

13-14-е стихи оригинала — явное заимствование из Андреевского: “И шорох шелковых завес / Меня уносит в мир чудес?” (27-28) (ср. у Андреевского: “А шорох шелковых завес / Меня ласкал — и в мир чудес / Я, будто сонный, улетал…”).

Трактовка сюжета. Символы. Сюжетно-композиционные особенности “The Raven” напрямую связаны с детективным принципом развертывания действия; постепенное и последовательное наращивание давления, напряжения действия необходимо не для одного лишь драматического эффекта; оно подготавливает читателя к расшифровке самого глубинного символьного плана стихотворения. Взятый переводчиком на вооружение метод “забегания вперед” посягает на сокровенную часть замысла По: можно ли говорить об эффекте неожиданности и чувстве ошеломления при первом выкрике Ворона, если эти сакраментальные слова (в русском переводе два слова — “Возврата нет”) появляются уже в I строфе, т.е. задолго до появления птицы? Такое сомнительное новшество не осталось незамеченным: так, корреспондент В.Я. Брюсова поэт и критик А.А. Курсинский в 1896 г. отмечал, что «“возврата нет” не всегда вяжется с содержанием всей строфы».206 Нарушая строгую, тщательно продуманную временную структуру оригинала, переводчик безжалостно разрушал ядро “Ворона”, его специфику и суть.

Для полноты анализа обратимся к наиболее ответственным фазам повествования. VII строфа изобилует неточностями:

Я поднял штору у окна,
И вот ко мне, как ночь темна,
Большая птица ворвалась
И тихо в комнате взвилась.
То черный, мрачный ворон был,
Как будто полный адских сил
(Так был угрюм он и суров).
Он сделал несколько кругов,
На бюст Паллады тихо сел
И злобно, холодно глядел.
То молчаливый был сосед:
Сидит, глядит… Возврата нет!

Метод “забегания вперед” задействован и здесь: мы сразу же узнаем от переводчика, что это был не просто Ворон, но ворон “как будто полный адских сил” (82). Если американский Ворон вступил в комнату “со многими взмахами и трепыханиями (крыльев)” (“with many a flirt and flutter”), то птица Оболенского, напротив, “тихо в комнате взвилась” (80) и, прежде чем сесть на бюст Паллады, сделала несколько совершенно бессмысленных “кругов” (по всей видимости, необходимых для заполнения пространства строфы).

XVI — кульминационная — строфа звучит в изложении Оболенского менее драматично, чем предшествующая ей XV. В самом последнем вопросе присутствуют детали, более уместные для характеристики земной жизни, чем небесной. В целом же она сработана по канонам русской романтической поэмы и по своей стилистике приближается к трактовке Андреевского:

………
“Когда принять захочет Бог
Меня в небесный свой чертог,
Увижу ль там Ленору я?
Прильнет ли милая моя
Хоть там опять к груди моей?
Увижу ль я ее очей
Былой, лазурный кроткий свет?..”

Концовка стихотворения заслуживает подробного разговора. После предупреждающе-опережающего, отдающего канцелярским духом, сигнала “Он жить остался здесь совсем” (216-й стих перевода — это о Вороне!), следует такой пассаж:

От лампы тень его кругом
Лежит на мне, лежит на всем,
Что вкруг меня, и в той тени,
В той тьме — страданья лишь одни!..
Сдавило сердце у меня…
В душе померкшей нет огня,
И не проникнет счастья свет
Сквозь тень и тьму… возврата нет!

Душа героя “Ворона” погружена в отбрасываемую на пол светом лампы колеблющуюся тень Ворона, и здесь есть о чем призадуматься. Оболенский подходит к решению этой задачи скорее как фотограф, чем философ: он заставляет тень Ворона улечься на героя и на все, что вокруг него. Далее он дает по собственному почину толкование образа тени: “В той тьме — страданья лишь одни!..” (220). И, наконец, завершает произведение еще одним домыслом в духе Андреевского (ср. у Андреевского: “Любви и счастия звезда / Не глянет — больше никогда!”): “И не проникнет счастья свет / Сквозь тень и тьму… возврата нет!” (223-224).

Ключевая метафора. Отсутствует даже ее след.

Оболенский 1887 В