Ворон

Отдельные исследователи пытаются увязать роль Ворона в стихотворении с достаточно хрупким мотивом надежды, который вычленяется из комплекса мифологических представлений о вороне. Так, Джон Адамс (John F. Adams) напоминает о том, что ворон в античных источниках характеризуется криком “eras” (“завтра” — лат.). Однако ссылка на завтрашний день связана не столько с желанием ворона подарить кому-то надежду, сколько с его намерением отложить выполнение задания (один из трюков трикстера). Тем не менее подмеченная исследователем звуковая перекличка окказиональных антонимов “morrow-nevermore”, за которой угадывается борьба отчаяния и надежды, — достаточно интересный аргумент в споре о “Вороне”. Джон Адамс придерживается также версии (противоречащей тезисам “Философии сочинения” По), согласно которой за образом Ворона нет никакого реального денотата: “Образ ворона как таковой часто используется как выдумка, в значительной степени не оправданная смыслом, в конечном счете без объективных коррелятов. <…> Традиционные ассоциации с вороном служат для расширения иронии и области применения тайного символа, совершенствования логики и связности, обогащения смысла…”.100

Видеть в “Вороне” скрытую “надежду”, глубоко укорененную в эстетике По, предлагает Т.Д. Венедиктова. Приведем этот любопытный фрагмент с некоторыми сокращениями. «В “Вороне” исходная ситуация вполне жизнеподобна, отчасти даже комична — разговор одинокого человека с ручной говорящей птицей, прилетевшей ненастной ночью “на огонек”. Но постепенно, от строфы к строфе все более ощутимым становится “подводное течение”. Нарастает ощущение призрачности, ирреальности происходящего <…>. К концу стихотворения разговор с вороном уже безошибочно ощущается нами как <…> символ внутренней разорванности человека и мира, тоски человека по гармонии и неспособности, нежелания утешиться всего лишь покоем. Стихотворение По — внутренне совершенный шаманский мир, в котором каждая деталь великолепно функциональна и не перестает работать, даже когда его функция публично “разоблачена”. Сверхзадача произведения — о которой автор умалчивает как о чем-то “не относящемся к произведению per se” — состоит в том, чтобы будить в душах людей (в том числе и “широкой публики”!) поэтическое чувство, наслаждение гармонией, любовь к красоте, а значит — отвращение к царствующему безобразию, а значит — надежду».101

Крайне оптимистично оценивали главный мотив стихотворения исследователи, над которыми довлели идеологические штампы советской эпохи. Так, О.М. Кириченко утверждала, что «мужество противостояния страху <…> станет ведущим мотивом одного из его (По. — В. Ч.) самых зрелых стихотворений — “Ворона” (для иллюстрации этого тезиса приводилась XVII строфа. — В. Ч.)».102 Добычей “вульгарного материализма”, наложившего свой отпечаток на трактовку многих произведений мировой литературы, стало и такое сугубо личностное, не затрагивающее социальных проблем, стихотворение, как “Ворон”. Идеология советского тоталитаризма могла предложить исследователям на выбор одну из трех реакций на “Ворона”: 1) замалчивание; 2) резкое неприятие произведения как продукта буржуазного индивидуалистического сознания; 3) приятие произведения как антикапиталистического и антибуржуазного по духу. Третий путь был наиболее тернистым, ибо предполагал измышление денотатов, однако именно по этому пути пошли А.Н. Оленич-Гнененко и Н.И. Самохвалов. С позиций сегодняшнего дня кажется не просто утопической, а фантастической та картина “светлого будущего” Америки “без ворона”, которая сменит картину “безрадостного настоящего”. Однако передадим слово исследователю, которому “Ворон” помог создать в 1973 г. чуть ли не социальную концепцию развития Соединенных Штатов!