Ворон

Встречаются также попытки трактовки сюжета “Ворона” в русле биографического метода. «Ощущение безысходного отчаяния и неизбежности крушения всех надежд возникло в По как выражение меланхолической тоски, причины которой следует искать в его духовной природе и трагической судьбе, — считает Г. Аллен — Сочетание характерной для него темы “утраченной возлюбленной” с роковым смыслом слов, произносимых вороном, ясно указывает на то, что поэт уже всецело осознал, что его попытка или навязанная браком с Вирджинией необходимость отдать мечте место, предназначенное в жизни для реальной любви, обрекла его на страдания и боль».106 Опыты фрейдистского толка также не единичны. Еще Мари Бонапарт утверждала, будто Ворон символизирует “отца” поэта, который по-эдиповски вклинивается “между матерью и ребенком”.107 По мнению современного психоаналитика, изображение птицы, похожей на ворона, на спинке кресла (стоявшего в одной из комнат в доме Джона Аллана, приемного отца Э. По) стало для юного Эдгара эмблемой “отца”. “Nevermore”, таким образом, становится вербальным воплощением роли Джона Аллана в жизни По.108 На гендерных отношениях акцентирует свое внимание А. Шарапова. «Злой вестник в обличье ворона с именем Невермор, — поясняет она, — вторгается в кабинет героя, который мыслит за учеными занятиями отвлечься от мучительной тоски по недавно ушедшей из жизни возлюбленной. Человек-демон-птица Невермор находит себе место на голове у бюста греческой богини мудрости Афины Паллады. Знание не может заменить герою утраченной любви, и в отчаянии одиночества он жаждет присутствия женского начала, так что даже в пернатом визитере он тщится усмотреть это начало, будь он “мэдем”, “леди”, ворониха с клювом (? — В. Ч.) или, может быть, сама Паллада с эгидой и в шлеме… Некоторые из переводчиков привносили в балладу По пушкинский мотив заклинания возлюбленной тени. У По однако этого нет. Линор обитает под защитой горних серафимов в Раю, и протагонист мучим одним вопросом — возможна ли для него, грешника и отступника веры (? — В. Ч.), встреча с нею, праведницей, там, в загробной жизни”.109

Попытки напрямую связать художественную реальность с реальностью физической любопытны лишь в плане изучения психологии самого исследователя. Столь же малоубедительны опыты оккультного толкования мира “Ворона”,110 в результате чего автор предстает чуть ли не профессиональным магом.

По мнению известного американиста Ю.В. Ковалева, «слово “nevermore” производило на читателей столь сильное впечатление потому, что в контексте стихотворения имело смысл ужасный и по тем временам крамольный. Оно “отменяло” потусторонний мир и идею бессмертия души».111 «Появление “Ворона”, — считает исследователь, — не просто дерзкая выходка поэта, кинувшего бомбу в традиционное миропонимание и взорвавшего привычные духовные ценности. Оно есть следствие углубленных размышлений о судьбах материальной и духовной Вселенной, ведших Эдгара По к революционной космологической теории, предвещавшей открытия XX столетия. На этом пути, в конце которого стоит трактат “Эврика”, опубликованный через три года после “Ворона”, мысль поэта двигалась по двум направлениям: он пытался определить физическую и духовную судьбу отдельного человека и Вселенной, и в обоих случаях предполагал (с душевным трепетом) полное и окончательное уничтожение».112

Однако выносить “приговор” “Ворону”, как это сделал Ю.В. Ковалев, преждевременно — до тех пор, пока не будут вычленены и проанализированы все возможные для данного произведения повествовательные инстанции. Если последнюю реплику нарратора еще можно как-то увязать с абстрактным (имплицитным) автором, то уж совсем наивно относить ее за счет реального По — об этих заблуждениях биографического метода сказано много и нет нужды повторяться.