Принцип тавтологической рифмовки полностью выдержан лишь в переводе Саришвили (1995), остальные переводчики используют его в подавляющем большинстве строф (Топоров, Голь, Саришвили, 1990; Ананов); и лишь некоторые этим принципом пренебрегли (Зельдович, Барзам, Милитарев). Следует особо отметить богатую звукопись переводов Топорова, Голя и Зельдовича как реакцию на заштампованность и стертость многих звуковых эффектов, применявшихся в прежних переводах. Об этом специально писал Топоров, слишком категорично увязывая славу “Ворона” с «необычайно сложной инструментовкой, обилием эмоционально замотивированных внутренних рифм. Мотив этот в сегодняшнем восприятии уже стерт, но только он (?? —
Переводчиками “четвертой волны” были предложены следующие варианты передачи символа-рефрена “Nevermore”:
1. “Все прошло” (Голь).
2. “Приговор” (Топоров).
3. “Нэвермор” (Саришвили, 1990).
4. “Нет вовеки” (Саришвили, 1995).
5. “Никогда” (Ананов, Кин).
6. “Обречен” (Зельдович).
7. “Nevermore” (Барзам).
8. “Не вернуть” (Милитарев, 2000).
9. “Неверррнуть” (Милитарев, 2004).
Отрадно отметить значительное число новых рефренов (1, 2, 3, 4, 6, 9) — достижения переводчиков предыдущих поколений в области “рефреноизобретательства” были куда скромнее.
Особо оригинальными попытками являются те, где при изменении морфологического статуса переводимого слова переводчикам удалось найти звуковой эквивалент английского рефрена —
Весьма примечателен факт использования Саришвили английского слова “Nevermore” в русском правописном варианте —
Топорову впервые удалось подобрать схему расположения русских рефренов, в точности повторяющую схему рефренов английских.
При передаче 13-го аллитерационного стиха можно отметить такую тенденцию периода, как изысканная сдержанность в передаче шипящих (Голь, Топоров), усиление роли свистящих (Саришвили, 1995, Ананов, Зельдович). Интересен также аллитерационный стих Милитарева, построенный на комбинации
Трактовка сюжета. Символы. Некоторыми переводчиками сюжет трактуется с большей (Саришвили, 1990) или меньшей (Саришвили, 1995, Милитарев) степенью вольности. Такие переводчики, как Топоров, Голь, Зельдович, не следуют ни “эдгаровскому канону”, ни предшествующим русским версиям. Сюжетные ходы здесь творчески перерабатываются, акценты сознательно смещаются — переводчик вступает с автором в своеобразное состязание, соблюдая формальные правила (переводы Голя и Топорова обнаруживают определенную близость). При этом противопоставить триаде мотивов “Ворона” на самом ответственном участке повествования (
Ключевая метафора. Единственный переводчик, проигнорировавший метафору, — Зельдович. Ананов, следуя Жаботинскому, просто ее дешифрует, используя романтическое клише. Основная тенденция периода — стремление усилить или динамизировать метафорическое выражение за счет прилагательных-эпитетов “кровавый” (Саришвили, 1990), “острый” (Барзам), глагола “вырви” (Милитарев, Кин). Интересны попытки трансформировать выражение на синтаксическом (Саришвили, 1995) или интонационно-синтаксическом уровнях (Топоров). Особо отметим смелый эксперимент Голя — переиначивая метафорическое выражение, он вступает в своеобразное соперничество с автором: “Перестань когтить мне сердце, глядя сумрачно и зло!”
Вывод. Из восьми рассмотренных переводов два откровенно неудачны (Ананов, Барзам) — первый из них непрофессиональный, второй построен на заимствованиях. Еще один (Кин) занимает промежуточную позицию между оценками “состоялся” и “не состоялся”.
В рассматриваемый отрезок времени можно выделить традиционные переводы, тяготеющие к поэтике переводов Серебряного века (Саришвили, 1990, 1995) или выполненные в русле академической традиции (Милитарев). Следует отметить, что Саришвили принадлежат две самостоятельные редакции, в каждой из которых применены разные сквозные рифмы и рефрены. Эти переводы ориентированы на поэтику переводов Серебряного века, причем редакция 1990 г. продолжает “мелодическую линию” Жаботинского.