Ворон

Появились переводы, ориентированные на поэтику постмодернизма (Топоров, Голь, отчасти Зельдович). Собственно говоря, переводы Топорова, Голя и Зельдовича — это переводы нового типа. Здесь проблема передачи формально-содержательных сторон подлинника перестает быть сверхзадачей переводчика; с другой стороны, это не вольный пересказ сюжета, игнорирующий формальные “оковы”.

Общая характеристика периода

Коренная ломка общественно-политического устройства страны (агония КПСС, распад СССР, юридически закрепленный в 1991 г., ликвидация ряда госструктур и социальных институтов) не могла не отразиться на литературном процессе, который уже в позднесоветский период перестал быть управляемым “сверху”. Одним из следствий отмены цензуры стало ускорение темпов “постмодернизации” русской литературы (сохранившей живую память о тоталитаризме). В то же время книжный рынок стал наводняться массовой литературой от примитивного лубка до ремесленнически скроенной беллетристики. “Первый, романтический период издательско-переводческой деятельности на рубеже позднесоветского и постсоветского, восьмидесятых и девяностых, — отмечает Вадим Михайлин, — характеризуется в первую очередь крайней эклектикой. Переводилось и издавалось сразу все, везде и по-всякому. <…> Появились не только полуграмотные переводчики, не владеющие ни чужим языком, ни своим собственным — и штампующие шедевр за шедевром. Появились не менее прогрессивные методы издательской деятельности”.374

Восемь переводов “Ворона”, выполненных в позднесоветский и постсоветский периоды, представляют собой довольно эклектичную картину. «Сосуществование разных авторов, — отмечает культуролог, — несовместимых ни по своим мировоззренческим позициям, ни по стилю их литературных произведений в современном смысловом пространстве, разнородном и индифферентном по отношению к образующим его нормам и ценностям, уже само по себе составляет жестокую постмодернистскую “драматургию” русской постсоветской культуры».375

Ряд переводов рассматриваемого отрезка времени имеет культурно-ретроспективную направленность (Саришвили, 1990, 1995; Милитарев) — здесь прослеживается органическая связь с переводами Серебряного века, с “академической” традицией Зенкевича.

Другие переводы, используя культурную традицию как фон, имеют постмодернистскую ориентацию (Топоров, Голь, в меньшей степени Зельдович). Такие переводы можно рассматривать как попытку (не более чем попытку) “ответа” на “вопрос”, заданный в 40-х годах XIX столетия, в конце XX в., когда многие ценности старого доброго времени подверглись уже далеко не первичной иронической переоценке. Переводы нового типа рассчитаны на сложную интертекстуальную игру, они адресованы не только искушенному читателю, которому приелись многочисленные переводы “Ворона” с повторяющимися приемами, образами и проторенными сюжетными ходами, но и читателю-постмодернисту. Законы построения постмодернистского текста еще не изучены с достаточной полнотой, хотя очевидно, что работа по разрушению семиотических связей между событиями в сюжете (по принципу “все дозволено”) приводит к “смерти автора” и рождению нового полисубъектного гетерогенного авторского начала как в оригинальном, так и в переводческом творчестве.

И наконец, переводы третьего типа представляют ту самую массу литературных поделок, которые наводнили рынок современной печатной продукции и внедрились в мировую информационную сеть. Комментируя сложившуюся ситуацию, И.В. Кондаков пишет: “Парадоксальным образом сегодня в постсоветском пространстве обыденная культура обладает наибольшим статусом универсальности по сравнению с любой специализированной культурой, а точка зрения обывателя, филистера, дилетанта, графомана оказывается самой емкой, практичной и ценностно-предпочтительной…”376

Современный российский литературный (в частности, переводческий) процесс носит открытый характер, поэтому делать прогнозы относительно даже ближайшего будущего можно лишь с большими оговорками. Думается, однако, что тема русского “Ворона” далеко не исчерпана, хотя репертуар внутренних рифм и рефренов явно истощился.

6. ПРОБЛЕМА ПОДСТРОЧНОГО ПЕРЕВОДА

Глубоко в равноправный информационный обмен темноты, долго я стоял, там задаваясь вопросом, боясь…

Машинный перевод 25-го стиха “Ворона”

Значение слова — это всегда другое слово.

Октавио Пас