Ворон

Схема распределения мужских и женских рифм соответствует оригиналу; внутренние рифмы имеются.

Принцип тавтологической рифмовки в 4-5-м стихах соблюдается в 16 строфах (отступления в строфах II, X). Вместо двух рифмующихся между собой рефренов переводчик использовал в конце каждой строфы слово “нет” (I-XVIII). В четырех строфах совпадают слова “другого нет” (в том числе в двух полностью совпадает последний стих “Ничего другого нет!”); 11 строф оканчиваются рефреном “Возврата нет” (в том числе шесть раз употреблено: «Каркнул он: “Возврата нет!”»).

Перевод 13-го стиха: “Шорох шелковый, не резкий, алой, легкой занавески” обнаруживает большую близость соответствующему месту перевода Брюсова 1915 г.: “Грустный, шелковый, не резкий шорох алой занавески” (из семи слов совпадают шесть).

Трактовка сюжета. Символы. Из II строфы выпал образ призрака-тени (8-й стих), зато — явно преждевременно — возник мотив “забвенья”. В 10-м стихе с предельной откровенностью героем заявлено: “Я хотел забыть Линору — ранней молодости свет!” (II, 10).

VII строфа передает события с большей или меньшей степенью приближения к подлиннику:

Ставню я раскрыл с усильем и, подняв высоко крылья,
В комнату вошел степенно Ворон, живший сотню лет.
Мне не оказав почтенья, он прошел без промедленья,
И на бюст Паллады сел он, тенью смутною одет,
Сел на бюст над самой дверью, сумраком полуодет.
Вверх взлетел, другого нет.

В тексте По нет ни “усилья”, прилагаемого героем, чтобы раскрыть ставню, ни высоко поднятых крыльев птицы; домыслом переводчика являются и такие окказионально синонимичные выражения, как “тенью смутною одет” и “сумраком полуодет”. Однако показаны важность и надменность птицы, ее почтенный возраст. Чтобы сохранить концевое нет, переводчику приходится изощряться, подбирая эквивалент английскому “nothing more”. В итоге получаются если не косноязычные, то, во всяком случае, очень смутные обороты речи наподобие следующего: “Вверх взлетел, другого нет” (VII, 42).

В свое время поэт и критик А.А. Курсинский по поводу рефрена, введенного Оболенским, отмечал, что «“возврата нет” не всегда вяжется с содержанием всей строфы».330 X строфа перевода Василенко — яркое тому подтверждение:

..........
Я шепнул: “Друзья, надежды — все ушли, пропал и след,
Ну а ты сюда вернешься, лишь ко мне придет рассвет?”
Каркнул он: “Возврата нет!”

“Возврата нет” в данном контексте может для героя означать: он (Ворон) не вернется. (Смысл слов Ворона истолковывается героем “The Raven” прямо противоположным образом: больше никогда он меня не покинет, т.е. не улетит.) Можно, конечно, попытаться придать словам василенковского Ворона иной смысл, но против того, что мы столкнулись здесь по меньшей мере с амфиболией, не стал бы возражать и сам переводчик.

Недобрую шутку сыграл с переводчиком рефрен и в XIII строфе. Прикосновение к бархатной обивке подушки приводит героя “The Raven” к мысли-сожалению о том, что к ней [обивке] “она (уже) не прижмется, ах, больше никогда!” (XIII, 78). Вместо этого непосредственного жеста переводчик предлагает “прописную истину”: “Умершим возврата нет!” — “истину”, странно звучащую в устах героя, который чуть позже будет вопрошать Ворона о возможности посмертной встречи с возлюбленной.

Видение Серафимов герой По увязывает с “отсрочкой и непентесом” (“respite and nepenthe”) от воспоминаний по Линор (XIV, 82). Формула преобразований, предложенная переводчиком, такова:

отсрочка + непентес = спасенье + утешенье + забвенье

Если добавить к этому ряду еще “исцеленье”, отпадет надобность в последующих двух строфах — XV и XVI (ведь исцеление — это вторая, а спасение — третья ступень освобождения души героя от бремени — см. раздел “Сюжет. Время и пространство”). Некорректность предложенной переводчиком формулы очевидна.

В XV строфе бережно сохранен образ “бальзама желанного, где бессмертных [Галаадских — указано стихом выше. — В. Ч.] гор хребет” — этот точный топографический экскурс с подчеркиванием сакральной значимости объекта (“бессмертные горы”) можно рассматривать в качестве своеобразного лирического комментария к лаконичному библейскому образу.

XVI, кульминационная, строфа — лучшая строфа перевода, выбивающаяся из монотонного ряда маловыразительных строф: