Вор

Математика — наука,
непонятная для нас,
Казимир Петрович — щука
и общипанный карась.

(В этом месте стишки, ясное дело, совершенно ни к чему.)

«Фу, пакость, Зинка по чикилевскому настоянию сделала себе юбку с разрезом и сверх того купила сумку из поддельного крокодила. Вепрь вышел, а не женщина. Но перед старостью будет еще у ней бунт как раз на отдельную главу, и тогда держись чикилевское благополучие!»

«Встретил вчера в театре Митьку, — сидел в третьем ряду партера. Мы чинно раскланялись».

«Непременно — лирическая глава в повести: Петр Горбидоныч Чикилев (по прочтении «Шинели») беседует с Акакием Акакиевичем Башмачкиным о современности. Чикилев, стуча пальцем о ножку кровати: — А я все-таки сошью себе шинель, братишка! Приключения, связанные с этим неимоверным событием. Эволюция смирного человека и вывернутое нутро его. Название главы: Акакий Акакиевич озверел».

«..а если бесплоден? — горько сказал Манюкин на расставанье. (Совсем канул в Лету человек, и даже пузыри не идут!) Еще немножко лирики о невозможности искусственного оплодотворения для российского человека. Где же, наконец, скрестятся линии Заварихина и Митьки? Рассуждение на мотив: земля еси и в землю отыдеши. Выживет Митька или нет? Уздечка на самого себя. Попутная линия: торжество злодея Заварихина или повесть о соблазненной девушке двадцати девяти лет. Сделать сцену: в поезде встретились Заварихин и Митька. Ненависть и ночь. Первый сказал: выйдем, дружок, а? — Вышли, и в ночном поле, возле насыпи, их последняя ножевая драка, один на один, кулашник решающего значения. Никто их не видит и не слышит, а кровь льется. А поезд тем временем ушел».

«Фокус-покус: Донька зовет М. Ф. Д. на ты?»

«Хулители мои действуют на славу: вчера одного видели в пяти местах».

Галиматья эта, негодная даже, чтоб разнести ее в статейке, находилась в тетради, а тетрадь торчала просаленной обложкой поверх вороха исписанных листков: готовая повесть. Вдруг один наблюденный сочинителем эпизод толкнул его производить в повести громоздкую перестройку. (Фирсов не устоял перед дешевым искушением связать Митьку с Ксенией, санькиной женой, жестокими любовными нитями.) Эпизод же произошел следующим образом.

XIII

Был конец октября, и дул свирепый ветер. Ночная пучина ударяла по городу злою, снежною пылью. Извозчики подымали верха пролеток. Редкий пешеход, застигнутый на пустоватом переулке, испуганно взглядывал вверх, откуда нависала беспросветная дикость тайги. Зимние вьюнцы нескладными хорами пели во всяких щелях. Удивительно было, как не лопнут щеки у ветра!

У пивной, где год назад познакомился Фирсов с Манюкиным, безнадежно мотался на железной привязи фонарь. Тем же ветром прежние посдуло буквы с вывесок и новые намело, но смысл их остался тот же, пивной, утешительный. Смутительные песни пел в ту ночь ветер, но гам и ликование плескались внутри заведенья: пусть, дескать, буйней хлещет в затворенные двери непогода!

По-иному расставлены столики, а старая африканская пальма совсем разлохматилась в табачном дыму: старится и фальшивое. Но те же, лишь подкрашенные масляной краской, зияют в стенах ниши; тот же бегает между столиками нестареющий пятнистый Алексей, помахивая вонючей салфеткой. Только серым озлоблением подернулся алексеев лик, и песня зинкина не льется толстым ручьем на потребу завсегдатаев. Пять понурых людей в фуфайках играют на мандолинах; убийственно смотрит в пол беззатылковый тапер: плохо ладится к пивному гомону щекотальная их музыка.

Под мертвым африканским деревом, как ведьма распростершим сизые космы, опять маячит клетчатый демисезон, но теперь Фирсов свой тут человек, и никто не дивится, когда нет-нет да и пробежит его карандаш по оборотной стороне папиросной коробки. Сочинитель угощает нынче двух своих гостей.

— Ты не пей больше, Ксеня, — строго говорит Санька, с притворным равнодушием разламывая вареного рака. — Нельзя тебе больше.

— Все равно, милый! — почти кричит та и новую кружку, полную горькой и тепловатой пены, несет ко рту. — Мне теперь все можно. Правда, Федор Федорыч?

— Не знаю, право… — сомнительно качает тот головой и внимательно смотрит, как все пуще рдеют, готовясь отцвесть навсегда, розаны на щеках у санькиной подруги. (Он много курит и окурки складывает неопрятной стопкой возле переполненной пепельницы.)