Вор

«Выдержит или не выдержит селезенка такую нагрузку? И почему, все-таки, сто миллионов селезенок действуют успешнее, чем каждая поодиночке?»

«Доломанова сказала: Я слишком сильна, чтобы доверять мысли, хотя бы и дневнику!»

«Сводка на 19 октября. — Заварихин все равно не женится на Тане раньше, чем накопит тьму всяких преимуществ. Таня не понимает, что своим согласием на предложение немца только отсрочила свадьбу, а не приблизила, как в простодушии полагает. Теперь борьба пошла всерьез, и еще вопрос, кто кого съест, когда она вернется из-за границы. Заварихин весьма окреп, но что-то нечисто дело. Он сам сказал мне: «Мужик с покаяньем не спешит: бог и без него знает мужиковский грех. Наш разговор с богом никуда не уйдет: мы к нему самые ближние». На вопрос, каким образом он так быстро взобрался на такую гору, он ответил: «Пальцы у меня гибкие, это у меня от гармони. (Он со мной совершенно открыто говорит, не стесняется.) Я, любезный Фирсов, в кооперацию не верю: не может купленый человек по-хозяйски чужое добро стеречь. (Я ему сказал, что, дескать, не чужое, а свое, но он только засмеялся и рукой махнул.) «Я полагаю, Федор Федорыч, что на собственности вся правда зиждется, а который ничего не имеет (— раз ноне и душу отменили, и собственность: до полного срама раздели человека), то может у того воспаление в голове сделаться, и отсюда — попомните словечко заплеванного человечка! — кувырлак пойдет. Нет, непременно надо, чтоб было что терять человеку. Человек сущее дите, разве за ним усмотришь? Надоест ему честным быть и душу в себе носить, от которой ни выгоды, ни развлечения, а разор один, так он такую махен-трапецию закатит, что мертвечатинка захихикает, так-то-с!» (Страшноватый человек сей Николай Заварихин: великий опыт воспитал его.)»

«Вчера пристал приятель-литератор по поводу манюкинских записок: сжег я их или нет. Я ему сказал: «Нарочно ездил на уральский литейный завод и там бросил в домну манюкинскую тетрадку». (Не объяснять же ему, что бесстыдно показывать эту последнюю наготу этого последнего барина.) Приятель тогда попросил червонец, но я отказал. Тот обиделся и предупредил, что меня в этом году будут травить: «Что бы ты ни написал, затравим!» Нынче узнал, что приятель этот в сообществе нескольких других ходит по Москве и разносит сплетни обо мне. (Его как раз застали, когда он писал пакость про меня на стене в одной редакционной уборной. Ужасно исчикилился писатель: не растет у нонешнего писателя борода!)»

(Дальше написано печатными буквами: дак-тило-скоп-ия… и нарисована гусиная лапа, простейший прибор для обращения с несгораемыми шкафами. Очевидно, в этом месте Фирсов обдумывал что-то в сыскном направлении.)

«Манюкин: «…нет, про дрозда плохо не говорите. Жирок у дрозда виноградцем таким: с капусткой очень примечательноI Выпалишь бекасинничком в стайку, сразу пять штук». (Тут же сообщил поверье, будто раз в год охотник заряжает ружье на самого себя. И если останется жить, значит — звериная милость к нему.) Накануне катастрофы он сообщил мне в пивной несколько историй про отца, Аммоса Петровича: как усмирял он мужицкие бунты. Надевал все регалии и приезжал. «Которые у вас тут бунтуют, выходи!» — Молчат. — «Зачинщиков выводи!» — Выводили. — «Вешай в мою голову!» Понятые бледнеют, мужики на колени, а он их тут и прощал. Это называлось: бескровные отеческие меры. Мужики его любили, хотя однажды кто-то кинул камнем, но промахнулся. (Непременно вставить в тему о девятнадцатом веке: стройность прямо обелисковая! Большие постройки и события следует рассматривать издалека. Так вот и наше время нужно пока запечатлевать лишь в фактах, без всяких примечаний…)».

(Тут Фирсов бессовестно не договаривал, а лишь пририсовал домик с решетчатым окошком. Очевидно, мысль его бежала одновременно по двум руслам.)

«У блатных кто-то дико выдает направо и налево. Всеобщая растерянность».

«Вчера был у М. Ф. Д. — Донька просил похлопотать о напечатании его стишков отдельной книжкой с золотым обрезом. Кто его надоумил на эту дикость? Впрочем, стишки его пахнут теперь не пошлостью, а чем-то иным. Любопытно: плакат, чуть сдвинувшись с места, может стать высокохудожественным произведением, и наоборот. Тут есть своя интерференция. NB. Написать «пошлые рассказы».

«Сводка на 28 октября. — Таня Векшина тренируется в цирке. Вчера застал у нее приезжего Мангольфа. Беседовал с ним, пока Таня уславливалась с Л. Э. относительно нескольких ее гастролей в Москве перед заграничной поездкой. Потом пришли Пугель и Николка, слон и моська: все грызутся. С Мангольфом говорили по-немецки. Я сказал: Deutschland ist nicht von der Niderlage beleidigt, wie davon dass es die Maske des Besiegten anzunehmen gezwungen war. Я глубоко верю в скорое ваше выздоровление. — «Ви осмеливаитесь? — покосился он на переводчика. — Ви есть весьма храбри шеловек!» (Чорт его знает, что он думает о нашей жизни!)»

(Затем стишки):