Воображение мира

Осознание этой задачи в современности не только заставляет пересмотреть ценность культуры в целом, поднять ее на новую высоту. Оно требует заново осмыслить проблему противостояния «простоты» и «искусности». Проблема любой формы незамысловатости (доступности, массовости) в том, что сам ее принцип вне зависимости от намерений работает на удвоение действительности. В этом кроется ловушка, потому что любое безобразие, если к нему приставить зеркало, делается чуть краше. Вот, например, почему реализм лучше, чем что-либо, способен пропагандировать ад, делая его шире и убедительней. Это парадоксально, но верно. Лично я бы предпочел овладеть магией, от которой ад рассыпался бы в прах, а не укрепился в существовании.

Эта проблема метко сформулирована в «Смерти на Ниле» Агаты Кристи. Путешествующий психиатр, случайно попавший в компанию преступников, подозреваемых и жертв, совершенно обескураженный происходящим на корабле, восклицает в отчаянии: «Прошу учесть! Я не лечу простолюдинов-психопатов, их лечит тюрьма». В этой реплике отлично сформулирована моральная задача искусства, этическая важность развитой выразительности.

Все привыкли посмеиваться над Фрейдом. Почти всё, что он преподносил как открытие, оказалось на поверку сомнительным или неверным. Мне кажется, что ухмыляться этому, конечно, можно, но в то же время не стоит забывать, что заслуга Фрейда – не в новых истинах, а в обретении и даровании человечеству языка, с помощью которого наконец-то можно было попытаться выразить ранее недоступное конкретному мышлению. Ошибочно думать, что главная задача цивилизации – получить доступ к истине. Это слишком мелко. Настоящая проблема состоит в обретении нового языка, способного выпростать личность из пут небытия, то есть зла, чтобы представить ей во всей противоречивой полноте ранее недоступные смыслы, поставить их на службу человеческой свободе.

Продолжение

Четверть века назад я пришел на старую автобусную станцию Тель-Авива и стал искать нужный перрон, чтобы ехать в Беэр-Шеву. Кругом толкотня, суета, не протиснуться. И вдруг всё пронзает оглушительный тяжелый раскат Show Must Go On. Толпа замерла и примолкла. Это было так мощно, мы все будто провалились в оркестровую яму. Еле очнувшись от волшебства этого голоса, похожего на реку, я огляделся. Музыка била из лавки, где продавались электроприборы. Груда дек, магнитол, колонок, тюнеров, усилителей. Перед ними стоял хозяин лавки – сухой высокий старик, с задубевшим от солнца лицом, морщинистой шеей. Он стоял, закрыв глаза, протянув к толпе руки. Его высокие скулы были залиты слезами.

Так я узнал, что умер Меркьюри.

Литература как заклинание духов

Гайдар – один из самых таинственных писателей. И очень хороший, с редкой слитностью текста, наверное, потому, что часто, прежде чем сесть за рабочий стол и записать, ходил по лесам и сочинял вслух, проговаривая каждую фразу множество раз. Гайдар многое из написанного им мог рассказать наизусть с любого места. Это признак хорошей работы.

Взрослые дети его – те же взрослые, но с оголенной беззащитностью и ужасом. Не люблю анализировать биографические приключения Гайдара – что можно ожидать от подростка, попавшего на войне в командиры? Понятно же, что повезло, если после этого не спятил. Хотя, судя по осторожным, почти стерильным воспоминаниям Паустовского, совсем не факт, что не спятил.

Вообще, самое продуктивное время письма – на границе бодрствования и сна (утро или ночь). Точно так же удачный, хоть и опасный, ракурс для писателя – пограничное безумие. Яркий пример – Кафка. Литературная реальность сродни сновидению и безумию, прошитому, сшитому с реальностью суровой ниткой достоверности и здравого смысла.

У Гайдара множество загадок. Какие-то красные командиры приезжают в гости к матерям юных героев, чтобы увести их куда-то и обречь отца с ничего не понимающим смиренным ребенком гулять до позднего вечера в полях. Или молодая мать тонет в Волге, и отец-одиночка от горя переезжает в Москву, где женится на юной девице, которая вскоре начинает скучать, шастать с кавалерами в кино и вынуждает мужа ограбить магазин текстиля, куда он назначен директором. Отца сажают, а в квартиру бессловесного сироты к молодой мачехе переезжает инструктор Осоавиахима.

Все повествование пронизано страстным желанием мальчика обрести отца в лице оборотней – шпиона и бандита, готовящихся к его закланию. Но барабанщик убивает злодея, этого своего нового отца – царя Лая, вместе с тем прозревая и словно вызволяя родного отца из тюрьмы, из лап смерти (чудо досрочного освобождения в финале); к тому же он избавляет отца от эдипова комплекса, уже преодоленного, поэтому отцовская фигура остается в финале кристально чистой.

«Судьба барабанщика», как и «Военная тайна», исполнена шпиономании и тревоги ареста, царившей по всей стране в конце 1930-х. Но почему главный герой барабанщик? Почему не горнист или кто угодно еще?