Воображение мира

Новый парламент, немедленно пришивший монархию обратно, в двенадцатую годовщину казни Карла I постановил выкопать тело предводителя Английской революции Оливера Кромвеля и провезти его по улицам Лондона к виселице. После чего два десятка лет голова Кромвеля была выставлена на шесте у Вестминстера, пока ее не украли во время грозы. Потом она три века путешествовала по рукам коллекционеров и погребена была только в 1960 году в Кембридже.

Разность морей

Геном – тайное имя человека, и оно велико: в нем столько букв, что их хватило бы на пять тысяч томов, на целую библиотеку. Отчего-то очень приятно представлять каждого человека таким внушительным собранием книг.

Молекулы-буквы составляются в спиральную цепочку, она скручивается, изгибается, аминокислоты, белки, подобно словам, притягиваются друг к другу, образуя валентные (смысловые) связи, включаются законы замысла, композиции. Кипит клеточное строительство, молекулярные слова, белковые главы размножаются и копируются с ошибками понимания или без таковых, как представление и воля в читающих сознаниях. И организм вырастает, накапливая, выращивая смысл, подобно тому, как книга движется сквозь время, отражаясь и приумножаясь в умах и текстах.

В детстве мне казалась непостижимой уникальная сложность отдельно взятого человека. Я ломал над этим голову и так и этак, считая, что где-то в этой неисчислимости кроется загадка мироздания. С годами это удивление человеку замещалось оторопью, что все на свете существует только потому, что сочинено (или, если обратиться к математике, открыто), что текст есть часть тела человека, что Логос тяготеет не к вечности, а к воплощению, сколь бы оно ни было бренно на первый взгляд.

Впрочем, идеализм есть форма отчаяния, а величие детства – лишь в его стойкости перед любыми бедами.

В одной из лучших детских книжек – «Волны Черного моря» Валентин Катаев описывал морское путешествие героев в Италию. Мальчики из Одессы приплыли с отцом в Неаполь и, гуляя по городу, увидели, что из скалы бьет ключ, а рядом стоит продавец лимонада: режет пополам лимон, вынутый из корзины, выжимает его в высокий узкий стакан, сыплет туда сахарную пудру и подставляет под струю ледяной воды из источника.

Эта картина заворожила прежде всего потому, что стало понятно: это лимонад в своей изначальной рецептуре. Всю жизнь то не было сахарной пудры под рукой, то родниковой воды, то я просто не вспоминал Катаева. Недавно все сошлось. Полтора литра волшебного лимонада из четырех вошло в меня без остатка, и мечта, спустя тридцать пять лет, исполнилась.

Однако детство с годами волнует все меньше. Вероятно, существует некая точка невозврата, после которой небытие до рождения становится менее ужасающим, чем небытие после смерти, и слабее притягивает внимание. Счастье и стойкость детства отчасти обусловлены осознанием избавления от небытия, еще недавно заменявшего существование.

В моей детской жизни не было ничего важнее моря. С ним связано множество приключений и моментов воспитания. Вот, например: Каспийское море, хоть и менее соленое, чем Черное, но вода его какая-то сульфадемитоксиновая, невыносимая на вкус, что и явилось главным препятствием на моем пути к овладению кролем.

Мне лет семь. Отец почти сдался, пытаясь добиться от меня правильного дыхания в воду. Любая капля Каспия вызывала у меня спазмы тошноты, дыхание сбивалось. Отец (чей гребок покрывал пять моих), выросший на этом море сиротой, можно сказать, вышедший из него, ловивший берша на всех скалах вдоль северной части Апшерона, чертыхнулся, мол, ну как тебе еще объяснить, набрал полные горсти морской воды: «Смотри, ведь это амброзия!» – и выпил до капли, не сморгнул.

Этого было достаточно. Я бросился в воду и тут же поплыл как полагается: выдыхая вглубь и вдыхая брызги, возраст которых исчислялся миллионами лет.

Возникновение цены

Вероятно, метафора (троп вообще) имеет дело непосредственно с идеями. Во всяком случае, поэтика к идеям ближе, чем слова. Момент преодолеваемой метафорой невыразимости, возможной невозможности, скачка в непознанное – сразу же без спросу отправляет нас в область метафизики. А знание, что поэт, скажем, способен играть на водосточных трубах, как на флейте, или что девушка может прошелестеть мимо, словно ветка, полная цветов и листьев, – меняет мир непоправимо. Удачная работа метафоры относится к сакральной воинственности поэтического языка. Метафора завоевывает пустоту, преобразуя ее в неведомый сад, и только поэтому придает цену тексту.

Вниз по Нилу

Развитие выразительности – предельно важная функция цивилизации, ибо задача морали, в сущности, передать полномочия словам. А это совершенно невозможно без развития языка культуры, при котором слова приобретают чрезвычайную экзистенциальную мощность.