Воображение мира

В детстве осень нисходила чуть свет с запотевших окон вагона и станции Скуратово, где торговали дымящейся из газетного кулька вареной картошкой с жареным луком и с непременным соленым огурцом в придачу. Этот сытный запах появлялся вместе с холодком, принесенным с платформы на отцовских щеках. Поезд трогался, и, покачиваясь, тянулось грустное предвестие школы: невиданные три месяца дождевые облака, покосившиеся заборы, поседевший от инея бурьян, почерневшие станционные дома и сараи, поселковые пятиэтажки; с гулкой величественностью постукивали колеса на мосту через широченную стальную Оку. Великанский призрак Малюты Скуратова сухо шевелил твердыми губами над московскими холмами, подсчитывая вагоны: не задержался ли кто, все ли холопье стадо вернулось восвояси.

Теперь осень иногда пахнет берлинским карри, а иногда костерком у остывшей реки, звонко шелестящей в заморозки шугой под тальником, будто льдинками в стакане. Теперь лето прощается, помахивая полотнищем стаи скворцов, полощущейся перед заходом солнца в тренировочном полете. Теперь жизнь проходит в привольном городе, где люди живут большей частью в воображении, и потому здесь легко быть сумасшедшим, никто не заметит. Никто.

Овчинка для поэта

Великий поэт Томас Венцлова – мягкий, вежливый человек. Иногда глубоко задумывается и только тогда теряет связь с окружающими, которые, надо отдать им должное, не очень-то его теребят. О просодии родного языка говорит осторожно, вдумчиво, признаваясь, что лучше бы спросить об этом филологов. Кажется, другой бы на его месте дал для краткости некую дефиницию, мол, просодия литовского едва ли не самая певучая в Восточной Европе, – что правда. Но ум (часть которого – скромность) не дает темпераменту своевольничать.

Иногда поэт вспыхивает, вдруг начиная азартно вспоминать: «Когда-то был у меня друг – славный парень, фарцовщик и пьяница. Один раз он решил пропить шубу тещи. На толкучке его повязали. Пока теща и жена вызволяли его из лап закона, успел три ночи провести в камере с уголовниками. Меня послали его встречать. Вышел он счастливый, с этой шубой цигейковой и десятком маляв – крохотных, свернутых плотно записочек сокамерников к возлюбленным. И пошли мы разносить письма. Звоним в очередную коммуналку, вызываем какую-нибудь Клаву, та разворачивает записочку, а там что-то вроде: „Клавка! Сблядуешь – убью. Колян“. Клавка кивает и выносит нам по стаканчику. К вечеру мы по Москве шли уже на рогах. А на следующий день Хрущева сняли. Так что похмелялись мы с Леонидом Ильичом».

Или внезапно: «Был у меня еще один друг: диссидент, сиделец и большая умница. И вот он откинулся в очередной раз с зоны, свои его встречают хлебом с солью, и кто-то из компании юных правозащитников шепотом спрашивает: „Скажите, правда ли, что Ленин – антихрист?“ Старый политзэк задумался и покачал головой: „Нет. Для антихриста говноват“».

Голос

Я жил в XX веке, бóльшая часть моей жизни прошла в его, XX века, агонии, на пороге немыслимой технологической революции, которая сделала мир таким, что жители Ренессанса, будь они внезапно на минуту живы, не отличили бы его от мира всесильных ангелов и духов; одних только римских пап за мою жизнь сменилось четверо, и еще не вечер. Меня никогда не оставляло чувство бесконечной борьбы добра со злом, старательно загримированным под добро, вполне библейского величия и масштаба битва, будто по словам «и стер с лица земли народы». Настоящее давно сжалось до ширины бегущего лезвия будущего, в нем, настоящем, теперь не проживешь даже в медвежьем углу. Что-то сделалось со временем. Кажется, оно стало насквозь историческим, теперь в нем совсем нет места ни сугубо личному, ни безвестности. Тайна стремительно становится явью, и в этом обретается точка опоры новейшей эсхатологии.

Как все-таки эпически устроено многое в этом мире. Один хороший человек – совсем не единица. За ним стоит воспитание и масса обстоятельств. Родители, предки, учителя, друзья. Целый сонм. Точно так же за плохим человеком стоит воинство – собрание плохих людей и вызванных ими или сделавших их обстоятельств. Так что в любом столкновении сходятся целые ангельские дивизии – настоящие армии добра и зла. Только вдумайтесь, сколько за нашими плечами событий, слов, людей, улиц, зданий, неба, пыли, солнца, хлябей.

Сны призрака