Волнолом

Свои «беседки» имелись у купцов, адвокатов, состоятельных докторов и, конечно, у богатых бездельников и бездельниц. В последнем случае «беседки» эти назывались «салонами». Их завсегдатаи обменивались светскими сплетнями, заигрывали и писали друг другу стишки фривольного содержания. Особую пикантность этим забавам придавала полная анонимность. Гуляли анекдоты о том, как шутники умудрялись неделями флиртовать, выдавая себя за придворных дам.

Через чернильный свет общались и по служебным надобностям. Правда, нынешние начальники — особенно в пределах столицы — предпочитали решать вопросы по телефону. Не зря ведь его величество однажды обмолвился, что скрипеть пером ему недосуг, а у некоторых корреспондентов отвратительный почерк…

На листе перед Генрихом проявились новые фразы — пришёл ответ. Некто Ибис писал ему: «Коллега Тевкр, вы предложили нам любопытнейшую загадку. Закат Стеклянного века — предмет моего особого интереса. Этот том «Хроник» я знаю чуть ли не наизусть. Упомянутый вами снимок тоже весьма известен. Но, к стыду своему, вынужден признать — дама, о которой вы спрашивали, мне незнакома. Более того, я только сейчас обратил на неё внимание, хотя фотографию, повторюсь, видел несколько раз. Что ж, задета моя профессиональная гордость, и я постараюсь навести справки. Здесь очень помог бы коллега Штрангль, но увы — он трагически нас покинул».

Другой собеседник, назвавшийся Неофитом, был краток: «Однако! Такой ребус — в унылых «Хрониках»! Мои поздравления, коллега! Будем искать. P.S. А ведь красива, чертовка!»

Два следующих сообщения ничего нового не добавили. Можно было уходить из «беседки», но Генрих решил посмотреть, что ещё обсуждают в общем кругу. Как он и предполагал, главной новостью была смерть профессора. Впрочем, конкретных обстоятельств убийства никто не знал, и дискуссия плавно переключилась на исторические воззрения несчастного Штрангля.

Знаток со скромным именем Буревестник витийствовал: «Многие почему-то склонны считать, что падение Стеклянного дома — личная заслуга нынешнего монарха. Ни в коей мере не умаляя роли его величества, хочу, однако, заметить: на всё имелись объективные исторические причины. К концу Стеклянной эпохи общество исчерпало внутренние резервы и не имело возможностей для развития. Экономика упёрлась в тупик. Светопись, будучи, по сути, цеховым ремеслом, не могла обеспечить индустриальный рывок. А простой народ не хотел больше ждать от неё подачек. И если бы не прозорливость короля Альбрехта, который решился на слом устоев, волна недовольства поднялась бы с самого низа, с социального дна, и тогда не обошлось бы без крови…»

Комментатор с псевдонимом Ведун имел своё мнение: «Экономика — это верно. Но дело даже не в ней. Враньё — вот что меня в те годы бесило по-настоящему. Вспомните — врали ведь на каждом шагу! Как они там говорили? Человек могуч и прекрасен — он, приручивший свет, не нуждается в машинах и прочих технических костылях. Всё нужное для совершенства, дескать, есть в самом человеке. Ага, замечательный тезис. Просто великолепный. Вот только те, кто светом реально пользовался, превратили себя в закрытую касту. Жирели и плевать хотели на остальных…»

Генрих раздражённо отодвинул листок. Ох уж эти доморощенные эксперты! Всё-то они знают, всё понимают. Мнят себя истиной в последней инстанции. Значит, говорите, мастера светописи — разжиревшая каста? Да вы хоть представляете, идиоты, какой прорыв тогда готовился? Именно в те последние «стеклянные» годы? И если бы не Альбрехт, севший на трон, всё было бы по-другому…

Он поднялся, шагнул к окну.

В стекле отражалась освещённая комната, а снаружи ночь обнимала дом, шептала зимнюю колыбельную. Генрих стоял, задумавшись.

Растревоженная память не давала покоя.

Их было пятеро. Генрих и его друзья-добровольцы, окончившие университет и два года прослужившие в департаменте. Контора курировала проект от начала и до конца, что и неудивительно. В случае успеха они бы вывели светопись на новый, невообразимый доселе уровень.

Но свежеиспечённый король наложил запрет. Он предпочёл машины.

Сегодня из тех пятерых в живых остался лишь Генрих. Живёт себе с клеймом потихоньку. И уже почти перестал гадать, как бы всё повернулось, если бы не треклятая Железная эра…

Собачий вой за окном заставил Генриха вздрогнуть. Завыли, кажется, все окрестные псы — синхронно, будто кто-то дал им команду. От их надрывно-заунывного плача стало не по себе. Тоска поднималась к луне сквозь морозную пелену.

«Фаворитка» подошла к нему сзади, остановилась за плечом — он видел в стекле её отражение, но не оборачивался. Знал — едва обернёшься, она исчезнет. Она улыбалась, глядя в окно, словно видела там не зеркальную картинку, а что-то другое, недоступное Генриху. Платье на ней было теперь не серое, как на том старом снимке, а гранатово-красное. Тёмные волосы слегка отливали медью, а глаза наполнились янтарным сиянием.