Ему требовался тридцать шестой дом. Это был один из двухквартирных коттеджей, и Манфред уже привстал, чтобы выйти из трамвая на следующей остановке. Затем увидел синюю полицейскую форму у дверей тридцать шестого дома и, снова опустившись на сиденье, доехал до конечной остановки.
Там Манфред вышел и отправился в греческое кафе на другой стороне улицы. Он заказал чашку кофе, расплатившись за нее последними мелкими монетами, и медленно потягивал напиток, согнувшись над чашкой и пытаясь думать.
За последние восемь дней он избежал десятка полицейских застав и облав, но чувствовал, что его удача заканчивается. Больше ему негде было прятаться. Отсюда дорога вела его только на виселицу.
Манфред посмотрел в грязное зеркальное окно кафе, и его внимание привлекла табличка с названием улицы. Что-то шевельнулось в его памяти, но ускользнуло при первой попытке поймать. А потом он вдруг ощутил прилив бодрости и новый слабый проблеск надежды.
Он вышел из кафе и зашагал по улице, название которой вспомнил. Район вокруг него быстро превратился в трущобы из лачуг и сараев, и он уже не видел белых лиц на изрытой колеями неубранной улице. Черные лица в окнах или в зловонных переулках бесстрастно наблюдали за ним через непостижимую пропасть, разделявшую расы в Африке.
Манфред нашел то, что искал. Это был небольшой магазин-склад, битком набитый черными покупателями, шумными и смеющимися, – женщины с младенцами, привязанными к спинам, торговались через прилавок, покупая сахар и мыло, керосин и соль, – но все разом умолкли, когда в магазин вошел белый человек, и перед ним почтительно расступились, не глядя прямо на него.
Владельцем оказался пожилой зулус с седой пушистой бородой, похожей на шерстяную, одетый в мешковатый западный костюм. Он оставил женщину, которую обслуживал, и подошел к Манфреду, уважительно склонив голову, и выслушал его просьбу.
– Идем со мной, нкози.
Он провел Манфреда в кладовую в задней части магазина.
– Тебе придется подождать, – сказал он. – Возможно, долго.
И он оставил Манфреда там.
Манфред тяжело опустился на груду мешков с сахаром. Он был голоден и измучен, и в плече снова началась пульсирующая боль. Он заснул.
Разбудили его чья-то рука, коснувшаяся его плеча, и низкий голос возле уха:
– Как ты узнал, где меня искать?
Манфред с трудом поднялся на ноги.
– Отец объяснял мне, где тебя найти, – ответил он. – Привет, Темный Хендрик.
– Прошло много лет, малыш Мани. – Огромный овамбо усмехнулся, продемонстрировав черный провал между зубами; его голова, иссеченная шрамами, была черной и блестящей, как пушечное ядро. – Много лет, но я никогда не сомневался, что мы встретимся снова. Ни разу за все эти годы. Боги пустыни связали нас, малыш Мани. Я знал, что ты придешь.
Двое мужчин сидели в задней комнате дома Темного Хендрика. Это было одно из немногих кирпичных строений в трущобном городке Дрейкс-фарм. Впрочем, кирпичи были необожженными и сам дом не настолько претенциозным, чтобы выделяться на фоне лачуг, теснившихся вокруг него. Темный Хендрик давно научился не привлекать к своему богатству внимания белой полиции.
В передней комнате женщины готовили и работали, а дети кричали и смеялись, вертясь у них под ногами. Как и полагалось при положении Хендрика, он имел шесть городских жен, живших вместе во вполне дружеском согласии. Собственническая ревность моногамных западных жен была им абсолютно неведома. Старшие жены играли важную роль в выборе молодых спутниц жизни и пользовались заметным уважением в этой множественности, ничего не имея против того, что определенное содержание отправлялось еще и деревенским женам и их потомству и что их общий супруг периодически отправлялся в деревенский крааль, чтобы увеличить число этого потомства. Все они считали себя единой семьей. Когда деревенские дети достаточно подрастали, чтобы можно было отправить их в город для продолжения образования и заработка, они находили множество приемных матерей и могли ждать от них такой же любви и таких же наказаний, как и в краале.
Младшие дети носились по всему дому, и один из них, совершенно голый, забрался к Темному Хендрику на колени, как только тот уселся на резной табурет – символ ранга вождя племени. Хотя Хендрик разговаривал с Манфредом, он небрежно приласкал малыша, как погладил бы любимого щенка, а когда опустел кувшин с пивом, он хлопнул в ладони, и одна из младших жен, хорошенькая круглолицая зулуска или, может быть, аппетитная басуто, с грудями круглыми и твердыми, как страусиные яйца, тут же принесла новый кувшин и опустилась перед Хендриком на колени, подавая его.
– Итак, малыш Мани, мы обо всем переговорили и сказали все, что следовало сказать, и теперь возвращаемся к той же проблеме.
Темный Хендрик поднял кувшин и глотнул густой и пенистой белой жидкости. Причмокнув губами, он тыльной стороной ладони вытер полумесяц белой пены с верхней губы и передал кувшин Манфреду.