Власть меча

«Мы никогда не будем в безопасности… убежища нет, – думала она. – Это снова надвигается, и я не могу спасти своих любимых. Шаса и Блэйн – они оба уйдут туда, и я не могу удержать их. В прошлый раз это были Майкл и папа, теперь Шаса и Блэйн… и, о боже, как же я это ненавижу! Я ненавижу войну, ненавижу безумных людей, развязавших ее. Прошу, Господи, пощади нас на этот раз. Ты забрал Майкла и папу, пожалуйста, пощади Шасу и Блэйна. Они все, что у меня есть… прошу, не забирай их у меня…»

Низкий медленный голос продолжал звучать в комнате, и Шаса застыл, оглянувшись через плечо, когда из радио донеслось:

– Итак, с глубочайшим сожалением я вынужден сообщить вам, что Великобритания и Германия находятся теперь в состоянии войны.

Передача закончилась, и ее сменила грустная камерная музыка.

– Выключи, chéri, – тихо попросила Сантэн, и в комнате воцарилась тишина.

Долгие секунды никто не шевелился. Потом Сантэн резко встала. Она весело улыбнулась, беря сына под руку.

– Обед уже готов, – бодро воскликнула она. – В такую чудесную погоду мы пообедаем на террасе. Шаса откроет бутылочку шампанского, а мне удалось раздобыть первых устриц в этом сезоне.

Она продолжала легкий и жизнерадостный монолог, пока они все рассаживались за столом и наполняли винные бокалы, а потом внезапно пала духом и со страдальческим видом повернулась к сэру Гарри:

– Мы ведь не должны в это вмешиваться, папа? Генерал Герцог обещал, что мы останемся в стороне. Он говорит, это война англичан. Нам не придется снова посылать наших людей… не в этот раз, ведь так, папа?

Сэр Гарри потянулся к ней и взял за руку:

– Мы с тобой знаем, какова была цена в прошлый раз…

У него сорвался голос, и он не смог упомянуть имя Майкла. Через мгновение он взял себя в руки.

– Хотел бы я утешить тебя, моя дорогая. Хотел бы я сказать то, что ты хочешь услышать.

– Это нечестно, – жалобным тоном произнесла Сантэн. – Это несправедливо.

– Да, согласен, это несправедливо. Однако за морем объявился чудовищный тиран, огромное зло, которое поглотит и нас, и весь наш мир, если мы не станем сопротивляться.

Сантэн вскочила из-за стола и убежала в дом. Шаса быстро встал, чтобы поспешить за ней, но сэр Гарри удержал его, схватив за руку, и десять минут спустя Сантэн появилась снова. Она умылась, освежила макияж и теперь улыбалась, но ее глаза лихорадочно блестели, когда она заняла свое место во главе стола.

– Мы все будем веселиться, – засмеялась она. – Это приказ. Никаких размышлений, никаких болезненных мыслей или слов… мы все будем счастливы… – Она умолкла, и смех дрогнул. Она чуть не сказала: «Потому что, возможно, это последний раз, когда мы снова будем счастливы все вместе».

Четвертого сентября 1939 года, через день после того, как Великобритания и Франция объявили войну нацистской Германии, генерал Барри Герцог встал, чтобы обратиться к парламенту Южно-Африканского Союза.

– Мой печальный и тяжкий долг – сообщить парламенту, что кабинет министров разделился во мнениях относительно позиции этой страны в вопросе войны, уже имеющей место между Британией и Францией с одной стороны и Германией – с другой.

Он помолчал и надел очки, чтобы изучить лица людей, сидевших рядом с ним на передних правительственных скамьях, а потом мрачно продолжил:

– Я твердо убежден, что ультиматум, предъявленный британским правительством немецкому вермахту относительно оккупации Польши, не имеет отношения к нашей стране и что немецкая оккупация Польши не представляет угрозы для безопасности Южно-Африканского Союза…

На скамьях оппозиции раздался гром одобрения, и доктор Даниэль Малан, похожий в своих очках на лягушку, благожелательно улыбнулся, в то время как на скамьях правительства Смэтс и его сторонники так же громко выразили протест.

– Это скорее местный конфликт между Германией и Польшей, – продолжил Герцог. – И это не дает нашей стране повода присоединиться к объявлению войны. Соответственно, я предлагаю, чтобы Южная Африка оставалась нейтральной; она уступит военно-морскую базу в Саймонстауне Британии, но во всем остальном продолжит нынешние отношения со всеми воюющими сторонами так, словно войны нет.

Стареющий премьер-министр был опытным и убедительным оратором, и он продолжал развивать тему нейтралитета, а Блэйн Малкомс на передней правительственной скамье осторожно наблюдал за реакцией сторонников Смэтса, что сидели вокруг него.

Он знал, кто из них так же твердо, как он сам и Оу Баас, предан Британии, а кто колебался и ощущал неуверенность. Пока Герцог продолжал речь, Блэйн чувствовал, как эмоции склоняются на сторону старого генерала, и с недоверием и растущим стыдом предвидел позорное решение, которое вот-вот примет парламент. Его гнев рос одновременно со стыдом.

Генерал Герцог еще говорил, но Блэйн уже слушал вполуха и писал записку, чтобы передать ее Оу Баасу, когда вдруг его внимание снова привлекли слова премьер-министра.