Власть меча

Тело Тары делилось на две зоны невидимой, но четкой линией вокруг ее талии. В случаях особой благосклонности, как и в этот раз, пространство над этой линией после демонстрации необходимого сопротивления становилось доступным для Шасы. Однако пространство к югу от этой линии оставалось нерушимым, и это ограничение оставило их обоих в нервном напряжении, когда на рассвете они наконец неохотно расстались у дома Тары, обменявшись последним продолжительным поцелуем.

Это последнее примирение тянулось целых четыре месяца, что стало для обоих новым рекордом, и после размышления над эмоциональным балансом, в котором множество преимуществ холостяцкой жизни перевесило одно весьма важное соображение: «Я не могу жить без нее», – Шаса сделал официальное предложение Таре Малкомс и был ошеломлен ее ответом.

– Не глупи, Шаса, у нас нет ничего общего, кроме вульгарного животного влечения.

– Но это же чистая ерунда, Тара! – запротестовал он. – Мы выросли в одинаковых условиях, говорим на одном языке, смеемся над одними и теми же шутками…

– Но, Шаса, тебе на все плевать!

– Ты знаешь, что я намерен попасть в парламент.

– Это просто карьерное решение, а не душевное стремление, и это не связано с заботой о бедных, нуждающихся, беспомощных.

– Я забочусь о бедных…

– Ты заботишься о Шасе Кортни – вот о ком ты действительно заботишься. – Голос Тары стал похож на свист ножа, резко выдернутого из ножен. – Для тебя бедняки – это те, кто может позволить себе иметь всего пять пони для игры в поло.

– У твоего папы, по последнему подсчету, было пятнадцать таких лошадок, – едко напомнил ей Шаса.

– Не вмешивай в это моего отца, – вспыхнула Тара. – Папа очень много сделал для черных и темнокожих в этой стране…

Шаса вскинул обе руки, останавливая ее:

– Погоди, Тара! Ты же знаешь, что я самый большой поклонник Блэйна Малкомса. Я не собирался оскорблять его, я просто пытался убедить тебя выйти за меня замуж!

– Бесполезно, Шаса. Одно из моих главных убеждений состоит в том, что огромные богатства этой страны должны быть перераспределены, отобраны из рук Кортни и Оппенгеймеров и отданы…

– Это не Тара Малкомс говорит, а Хьюберт Лэнгли. Твоему маленькому дружку-коммунисту следовало бы подумать о создании новых богатств, а не о дележке старых. Если взять все, что есть у нас, Кортни и Оппенгеймеров, и разделить поровну, каждому хватит на горстку еды, а через двадцать четыре часа мы все снова начнем умирать от голода, в том числе и Кортни, и Оппенгеймеры.

– Вот-вот! – Тара ликовала. – Ты вполне доволен тем, что от голода умирают все, кроме тебя самого!

Шаса даже рот разинул от такой несправедливости и уже подготовился к полномасштабной контратаке, но вовремя заметил боевой стальной блеск в ее глазах – и сдержался.

– Если мы с тобой поженимся, – Шаса придал своему тону смирение, – ты сможешь влиять на меня, склонить к своему образу мыслей…

Тара успела подготовиться к одной из их шумных схваток и теперь выглядела слегка разочарованной.

– Ты просто коварный маленький капиталист! – заявила она. – Это нечестный бой.

– Я не хочу с тобой биться, моя милая девочка. Вообще-то, я хочу кое-чего прямо противоположного драке.

Тара невольно хихикнула:

– Это еще один аргумент против тебя, твой ум вечно направлен в твои штаны.

– Но ты так и не ответила на мой вопрос: ты выйдешь за меня?

– Я должна к девяти часам завтрашнего утра закончить очерк, и я дежурю в клинике с шести вечера сегодня. Пожалуйста, отвези меня домой.

– Да или нет? – не отступал Шаса.

– Возможно, – ответила она, – но лишь после того, как я замечу серьезные улучшения в твоем социальном сознании, и точно не раньше, чем я получу диплом.

– Это еще два года!

– Восемнадцать месяцев, – поправила его Тара. – И даже в таком случае это не обещание, это большое жирное «возможно».

– Не уверен, что смогу ждать так долго.

– Тогда прощай, Шаса Кортни.

Им не удалось продлить примирение больше четырех месяцев, потому что через три дня ему позвонили. Шаса как раз был вместе с матерью на встрече с новым виноделом, которого Сантэн недавно привезла в Вельтевреден из Франции. Они обсуждали дизайн этикеток для вина из последнего урожая «каберне-совиньон», когда в кабинет Сантэн вошел ее секретарь.

– Мастер Шаса, вам звонят.

– Я не могу подойти сейчас. Примите сообщение, и я перезвоню позже. – Шаса даже не поднял головы от этикеток, лежавших на письменном столе Сантэн.

– Звонит мисс Тара, и она говорит, это очень важно.

Шаса бросил на Сантэн робкий взгляд. Одним из ее строжайших правил было то, что бизнес всегда стоит на первом месте и его нельзя смешивать с общественными или спортивными занятиями. Но на этот раз она кивнула сыну.

– Я на минуту.

Шаса быстро вышел и вернулся уже через несколько секунд.

– Что случилось?

Сантэн стремительно встала, увидев его лицо.

– Тара, – пробормотал Шаса. – Это Тара.

– С ней все в порядке?

– Она арестована!

В декабре 1838 года на притоке реки Буффало зулусский король Дингаан послал своих воинов-импи, вооруженных кожаными щитами и ассегаями, к огороженной фургонами стоянке фуртреккеров, предков африканеров.