Власть меча

Они умудрялись занимать противоположные позиции почти во всем; но главным поводом к расхождению взглядов была политика, а положение бедняков и притеснение их в стране, где таковых имелось огромное множество, стояли на втором месте.

Тара обычно пространно рассуждала о невосприимчивости к этой проблеме привилегированного класса, белых богатеев, и о несправедливости системы, которая позволяет молодому человеку, чьими достоинствами являются только красивое лицо и богатая и снисходительная мать, иметь в качестве игрушек пятнадцать пони для поло, темно-зеленый двухместный спортивный «ягуар» со специальным мотором на три с половиной литра и самолет «де хэвилленд тигровый мотылек», в то время как у тысяч чернокожих детей животы пухнут от голода, а ноги искривлены рахитом.

Но их азарт в поиске спорных вопросов не ограничивался этими темами. Тара имела весьма суровые взгляды на так называемых спортсменов, которые отправлялись в вельд, вооруженные мощными винтовками, чтобы убивать ни в чем не повинных прекрасных животных и птиц; она не одобряла также откровенного удовольствия, с которым некоторые безмозглые молодые люди смотрели на медленно, но неизбежно надвигавшиеся тучи войны, потому что видели в них нечто вроде веселья. Она презирала тех, кто удовлетворялся второстепенными оценками, в то время как они могли, приложив немного усилий, учиться лучше и, окончив дорогие учебные заведения, недоступные десяткам тысяч других, получить инженерный диплом с отличием.

Шаса же, с другой стороны, считал кощунством то, что девушка с лицом и телом богини отрицает эти факты и маскируется в попытке изобразить дочь пролетариата. Не одобрял он и того, что та же самая молодая женщина тратит почти все свое время либо на учебу, либо на посещение лачуг и трущоб, что расползлись по равнине вокруг Кейптауна, и варит для отвратительных негритят бесплатный суп, ингредиенты для которого она добывает, стоя на уличных углах с ящиком для подаяний.

В особенности Шасе не нравились студенты-медики и молодые доктора, все как один большевики, с которыми Тара проводила так много свободного времени, работая в качестве бесплатной и необученной сиделки в клиниках, где она ухаживала за немытыми и, безусловно, заразными коричневыми и черными пациентами, страдающими от туберкулеза, сифилиса, дизентерии, чесотки, последствий алкоголизма и прочих неприятных итогов нищеты и невежества.

– Святому Франциску Ассизскому повезло, что ему не пришлось с тобой состязаться, он бы тогда выглядел как гунн Атилла!

Шаса находил ее друзей скучными, все они были слишком серьезными, целенаправленными, подчеркивали свои левые убеждения и дешевую одежду.

– У них нет ни стиля, ни принадлежности к какому-то классу, Тара. Я имею в виду, как ты вообще можешь ходить рядом с такими по улице?

– Их стиль – это стиль будущего, а их класс – это все человечество.

– Ты теперь даже говоришь как они, ради всего святого!

Однако все эти различия выглядели мелкими и несущественными по сравнению с их воистину монументальным разногласием на тему целомудрия и девственности Тары.

– Бога ради, Тара, королева Виктория умерла уже тридцать семь лет назад! На дворе двадцатый век!

– Спасибо за урок истории, Шаса Кортни, но, если ты еще раз потянешься к моим трусикам, я сломаю тебе руку сразу в трех критических местах.

– То, что у тебя там есть, вовсе не такое, черт возьми, особенное! Есть множество молодых леди…

– «Леди» – это, конечно, эвфемизм, но пропустим это. Я советую тебе на будущее сосредоточить свое внимание на них и оставить меня в покое.

– Это единственное разумное предложение, которое ты сделала за весь вечер, – с ледяным разочарованием сообщил ей Шаса, запуская мотор своего спортивного «ягуара» с грохотом, который пронесся по сосновому лесу и попугал другие пары, сидевшие в машинах в темноте у псевдогреческого храма, построенного в память о Сесиле Джоне Родсе.

Они ехали вниз по извилистой горной дороге на бешеной скорости, а потом Шаса резко остановил спортивную машину на гравийной площадке у дома Малкомсов, перед двустворчатыми дверями красного дерева.

– Не трудись открывать для меня дверцу, – холодно произнесла Тара и хлопнула этой дверцей с такой силой, что Шаса вздрогнул.

Это случилось два месяца назад, и с тех пор не было дня, чтобы Шаса не думал о Таре. Когда он потел от жары в огромной яме рудника Ха’ани, или сосредотачивался над контрактами в офисе Эйба Абрахамса в Виндхуке, или наблюдал, как мутные коричневые воды Оранжевой реки превращаются в серебряные завесы, вылетая из разбрызгивателей системы полива, образ Тары внезапно вставал перед ним.

Шаса пытался его стереть, летая на «тигровом мотыльке» так низко, что колеса самолета вздымали пыль с поверхности Калахари, или усердно и точно выполнял сложные фигуры высшего пилотажа – «штопоры», «бочки» и вертикальные подъемы, – но как только он приземлялся, мысли о Таре возвращались к нему.