Власть меча

Толпа безумствовала, жажда крови обернулась жалостью, а затем и ужасом. Зрители уже кричали судье, чтобы тот остановил это зверство, но Манфред продолжал стоять на ногах, делая жалкие попытки отражать удары левой рукой, но те продолжали сыпаться на его ослепшее лицо и изувеченное тело.

Наконец, слишком поздно – слишком, слишком поздно – прозвучал гонг, а Манфред де ла Рей все еще стоял на ногах. Он стоял в центре ринга, покачиваясь из стороны в сторону, ничего не видя, ничего не чувствуя, не в силах найти дорогу в свой угол, и дядя Тромп подбежал к нему и нежно обнял. Дядя Тромп плакал без смущения, и слезы стекали по его бороде, когда он вел Манфреда на место.

– Бедный мой Мани, – шептал он. – Я не должен был позволять тебе… я должен был остановить бой…

В противоположном углу ринга Сайруса Ломакса окружили его поклонники. Они смеялись и хлопали его по спине, а Ломакс устало изобразил нечто вроде танца победы, ожидая, когда судьи подтвердят его победу, но при этом бросая тревожные взгляды через ринг на избитого им боксера. Как только судьи объявят результат, он подойдет к нему и выразит восхищение его храбростью…

– Ахтунг! Ахтунг! – Рефери держал в одной руке карточки судей, в другой – микрофон. Его голос оглушительно летел из громкоговорителей. – Леди и джентльмены! Победителем в бою на золотую медаль Олимпиады по очкам объявляется… Манфред де ла Рей из Южной Африки!

В огромном зале воцарилась напряженная недоверчивая тишина, которая длилась в течение трех ударов бешено колотившегося сердца Манфреда, а затем разразилась буря протеста, люди буквально ревели от возмущения и гнева, топали ногами и свистели. Сайрус Ломакс заметался по рингу как безумный, тряся канаты, крича на судей, в смятении подпрыгивая на месте, а сотни зрителей пытались залезть на ринг, чтобы устроить импровизированный протест.

Полковник Болдт кивнул кому-то в глубине зала, и отряды штурмовиков в коричневых рубашках быстро двинулись по проходам и окружили ринг, оттеснив разгневанную толпу и расчистив коридор к раздевалкам, по которому увели Манфреда.

Рефери пытался в микрофон обосновать принятое решение.

– Судья Краузер засчитал пять раундов в пользу де ла Рея, один раунд как ничью и четыре раунда в пользу Ломакса…

Но никто его не слушал, рев публики почти заглушал громкоговорители, включенные на полную мощность.

– Эта женщина, должно быть, лет на пять или шесть старше тебя. – Дядя Тромп осторожно выбирал слова.

Они шли по Тегель-гарденс; в воздухе ощущалось первое дуновение осени.

– Она старше меня на три года, – возразил Манфред. – Но это не имеет значения, дядя Тромп. Важно лишь то, что я люблю ее, а она любит меня.

Правая рука Манфреда все еще была в гипсе и висела на перевязи.

– Мани, тебе еще нет двадцати одного года, и ты не можешь жениться без разрешения твоего опекуна.

– Ты мой опекун! – напомнил ему Манфред, поворачиваясь, чтобы пристально посмотреть своими желтыми, сбивающими с толку глазами на дядю Тромпа, и тот опустил взгляд.

– А на что ты будешь содержать жену? – спросил он.

– Культурный отдел рейха дает мне стипендию, чтобы я завершил образование здесь, в Берлине. У Хейди хорошая работа в министерстве информации и есть квартира, и я буду профессионально выступать в качестве боксера, чтобы заработать достаточно на жизнь, пока не смогу начать карьеру адвоката. А потом мы вернемся в Южную Африку.

– Ты уже все распланировал, – вздохнул дядя Тромп, и Манфред кивнул.

Его бровь все еще искажал черный струп, и шрам грозился остаться навсегда. Манфред потрогал эту рану и спросил:

– Ты ведь не откажешь мне в разрешении, дядя Тромп? Мы поженимся до того, как ты уедешь домой, и мы оба хотим, чтобы ты нас обвенчал.

– Я польщен.

Дядя Тромп выглядел расстроенным. Он ведь знал этого парня – знал, насколько тот упорен. И дальнейший спор мог лишь утвердить юношу в его решении.

– Ты мне как отец, – просто сказал Манфред. – И даже больше чем отец. Твое благословение стало бы бесценным даром.

– Мани, Мани! – вздохнул дядя Тромп. – И ты мне сын, которого у меня не было… и я хочу для тебя только лучшего. Как мне убедить тебя немного подождать и не торопиться с этим делом?

– Меня ничто не разубедит.

– Мани, подумай о тете Труди…

– Я знаю, она пожелала бы мне счастья, – перебил его Манфред.

– Да, я знаю, что пожелала бы. Но, Мани, вспомни хотя бы о Саре…

– А что с ней? – Взгляд Манфреда сразу стал злым и холодным, он выпятил вперед подбородок, отрицая собственную вину.

– Сара любит тебя, Мани. Она всегда тебя любила – это даже я без труда видел.

– Сара мне сестра, и я люблю ее. Люблю братской любовью. А Хейди я люблю как мужчина, и она любит меня так, как любят женщины.

– Думаю, ты ошибаешься, Мани. Мне всегда казалось, что вы с Сарой…

– Довольно, дядя Тромп! Я больше не хочу ничего об этом слышать. Я женюсь на Хейди – и надеюсь получить твое разрешение и благословение. Пожалуйста, дядя Тромп, преподнеси это нам в качестве свадебного подарка.

И старый боксер тяжело, печально кивнул:

– Конечно, я даю тебе и разрешение, и благословение, сынок… и обвенчаю вас с радостью в сердце.