Власть меча

«Почему она постоянно меня преследует?» – гадал он. Она не раз уже сидела среди зрителей во время тех боев, в которых он участвовал, и всегда рядом с ней находился высокий надменный мужчина с крупным носом и большими ушами.

Сантэн наблюдала за Манфредом все с тем же сбивающим с толку загадочным выражением темных глаз, которое он уже хорошо знал. Он демонстративно повернулся к ней спиной, стараясь выразить свое презрение и ненависть, и стал смотреть на Сайруса Ломакса, который поднялся на ринг напротив него.

Американец обладал тренированным телом цвета молочного шоколада, но его великолепная голова была чисто африканской, вроде древних портретов принцев Ашанти, с низко нависшими надбровными дугами, широко посажеными глазами, толстыми губами, изогнутыми, как ассирийский боевой лук, и широким плоским носом. Его цветами были красный, белый и голубой, звезды и полосы на его груди изображали американский флаг, и от него исходило ощущение угрозы.

– Этот хуже всех, с кем тебе приходилось встречаться, – предупреждал Манфреда дядя Тромп. – Если сможешь победить его, сможешь одолеть всех.

Рефери вызвал их в центр ринга, и толпа взревела при имени Манфреда. Он чувствовал себя сильным и неукротимым, когда возвращался в свой угол. Дядя Тромп смазал вазелином его щеки и брови и сунул ему в рот капу.

Он хлопнул Манфреда по плечу открытой ладонью – удар получился жгучим, наподобие тех, которыми подгоняют быка, – и прошептал ему на ухо:

– Быстрый, как мамба! Храбрый, как медоед!

Манфред кивнул, прикусив пухлый резиновый протектор, и вышел из своего угла при звуке гонга, под жаркое белое сияние прожекторов. Американец вышел навстречу ему, двигаясь как темная пантера.

Они бились на равных, близко и жестко, нанося удары с силой, способной калечить и оглушать, чувствуя намерения друг друга в почти сверхъестественном сосредоточении, смещали голову, отступали, пригибались, уходя от удара, отталкивались от канатов, блокировали предплечьями, перчатками и локтями. Оба были враждебны, стремительны и опасны.

Гонг отбивал раунды – пять, шесть и семь, – Манфреду никогда еще не приходилось биться так долго. Победы всегда доставались ему быстро, бои заканчивались внезапным градом ударов, бросавших противника на холст ринга. Однако суровые тренировки дяди Тромпа придали ему выносливости и укрепили ноги и руки. Он по-прежнему ощущал себя сильным и неуязвимым, зная, что скоро все произойдет. Ему нужно было только подождать. Американец начал уставать. Его удары уже не наносились так стремительно, как прежде. Ошибка становилась неизбежной, и Манфред ждал ее, сдерживая страстное желание увидеть кровь американца.

Это случилось в середине седьмого раунда.

Американец нанес один из своих прямых ударов левой, и Манфред, даже не увидев этого, просто ощутив звериным инстинктом, отскочил назад, и перчатка лишь задела его лицо.

Манфред удержал равновесие, качнувшись на пятках, перенеся весь свой вес назад, но готовый двинуться вперед; его правая рука была вскинута, кулак сжат, как молот кузнеца, а американец на сотую долю секунды замешкался, не успев вернуться в стойку. Семь тяжелых раундов утомили его, и он чуть-чуть запоздал, при этом его правая сторона осталась открытой. Манфред не мог этого заметить, все происходило слишком быстро, слишком стремительно, но его руку снова подтолкнули инстинкт и опыт. По положению плеч американца, по углу, под которым тот держал руку, и по наклону его головы Манфред почувствовал, куда бить.

Все это не успевало пройти через сознание, удар был нанесен до того, как Манфред об этом подумал, и этим ударом все должно было кончиться. Не обычным для Манфреда градом, а одним-единственным ударом, решительным и неотразимым.

Этот удар начинался в больших эластичных мышцах его икр и бедер и, набирая скорость, как летящий из рогатки камень, проносился через поясницу и позвоночник, через плечи, направляясь в его правую руку, как широкая бурная река, загоняемая в узкий каньон; удар прорвался сквозь защиту американца и завершился сбоку его большой темной головы с силой, заставившей собственные зубы Манфреда стукнуться друг о друга. Манфред вложил в этот выпад все, что имел, весь опыт, всю свою силу, всю свою душу, и каждый отлично натренированный мускул участвовал в этом ударе, сильном и чистом.

Манфред знал, когда это случилось. Он ощутил, как кости его правой руки щелкнули и треснули, словно сухие веточки, и боль ударила его белым электрическим разрядом, метнувшимся из руки в голову, как обжигающее пламя. Но к боли присоединилось чувство победы и вздымающаяся радость, потому что он не сомневался: все кончено. Он знал, что должен победить.

Пламя безумной боли рассеялось перед его глазами, и Манфред посмотрел вниз, чтобы увидеть американца, лежащего на настиле ринга, но тут дикое торжество застыло и превратилось в давящий камень отчаяния. Сайрус Ломакс стоял. Да, он шатался, его глаза были пустыми, невидящими, ноги явно плохо его держали, голова отяжелела, однако он по-прежнему держался на ногах.

– Убей его! – орала толпа. – Убей его!