Владукас

Уже после войны, когда я впервые увидел картину выдающегося русского живописца прошлого века Ивана Николаевича Крамского «Неизвестная», то поразился ее потрясающим сходством с учительницей Стефой. Такие же большие глаза, припушенные длинными ресницами. Гордая осанка. Чуть подрумяненные нежные щеки и пухлые пунцовые губы изящного очертания. Она носила даже такую шляпку, какая изображена на картине знаменитого художника, — со страусовым пером.

Стефа Габриолайтите происходила из родовитой и довольно богатой литовской семьи. Родилась в местечке Битенай. Там жил ее отец.

Я долго не мог забыть острые каблучки этой учительницы, но в мою обязанность входило каждый день производить уборку в школе, где она учила грамоте литовских детей. В холодные осенние и зимние дни, перед началом уроков, я растапливал голландскую печь, не жалея дров, чтобы паняле учительнице и ученикам было тепло. Влажной тряпкой протирал парты, подметал пол в классе. А после окончания уборки садился за учительский стол и мысленно переносился в довоенную русскую школу, вспоминал Пелагею Никитичну и тот день, когда меня принимали в пионеры. Потом мои мысли снова возвращались к паняле учительнице. Она всегда держала себя так, будто меня не существовало на свете. Ее взгляд никогда не останавливался на мне, и никогда она не заговаривала со мной, отчего я мучительно страдал. Мне казалось, что все на свете учительницы должны быть похожими на Пелагею Никитичну — добрыми и любить детей, независимо от того, литовские они или русские, богатые или бедные.

У паняли учительницы было несколько кавалеров. Всех их я ненавидел, как, впрочем, и они меня, и, конечно, не без основания: я не кланялся при встрече ни одному из них и держался перед ними вроде как бы с высокомерным презрением. Особенно мне не нравился ее кавалер Рудельп, кажется, венгр по национальности. Он работал бухгалтером в имении Гильвичай, примыкавшем к усадьбе Каваляускасов. Отвратительная личность! Чистенький, выхоленный, с маленькими, точно приклеенными, черными усиками на худощавом белом лице. Носил он черную шляпу формы котелка пушкинских времен. На груди белоснежной накрахмаленной сорочки сидела пестрая бабочка вместо галстука. В его руках, как у жонглера, всегда вертелась изящная трость.

Он вел себя довольно бесцеремонно: заявлялся в дом Каваляускасов, как в свою собственную квартиру, и оставался здесь обычно на ночь, запершись с панялей учительницей в ее маленькой отдельной комнатушке, отгороженной тонкой перегородкой от кухни. Там они всю ночь шептались, а наутро, чуть свет, Рудельп уходил, а паняля учительница, как ни в чем не бывало, наводила свой туалет, красила ресницы, брови, завтракала, подрумянивала губы и, красивая, недоступная, шла к своим ученикам в школу, которая находилась тут же, дверь в дверь, — лишь маленький коридорчик разделял две половины большого дома.

Я любил в приоткрытую дверь подсматривать, как паняля учительница ведет урок: прохаживается между партами и что-то рассказывает своим ученикам или сидит за столом и читает книгу, а ученики, навострив уши, ловят каждое ее слово.

Здесь все, как в русской школе: успевающие и неуспевающие ученики, смирные и баловни-неслухи, подсказки и переглядки, возня за партами и перестрелка бумажными шариками за спиной учительницы.

Я завидовал этим детям. Мне тоже хотелось учиться, сесть за парту и вернуть тем самым свое детство. Но это было невозможно: мое детство осталось в Дятькове, а здесь я просто батрачонок и должен работать на своего хозяина, чтобы не умереть с голоду.

13

В литовской школе были такие же переменки, как в русской, во время которых школьники с шумом и гамом высыпали во двор. Живыми цветами порхали девочки с разноцветными бантиками в пышных волосах. На мальчиках чистенькие домотканые костюмчики, на ногах — легкие красивые постолы… А у меня на ногах — тяжелые деревянные колодки, одетые на босую ногу. На плечах — грязная батрацкая роба. В таком одеянии мне было стыдно показываться перед литовскими сверстниками, и я обычно смотрел на них издалека, например, из сарая, где складывал дрова.

Мне нравились литовские ребята, их незамысловатые игры, заражавшие азартом. В такие минуты, если хозяина не было поблизости, я бросал работу и мысленно принимал участие в играх: чехарде, «куча-мала» и других. У одного мальчишки был коронный номер — стоять на голове, опираясь на руки. Несмотря на то, что ноги его болтались в разные стороны, удерживая равновесие, эта стойка вызывала неподдельный восторг всех ребят. Многие пробовали подражать ему, но у них ничего не получалось.

И так на каждой переменке.