Визариум. Проникновение миров

Утробный, низкий стон на грани слышимости прокатился над Северной Двиной, рассыпался на чвяканье сотен слепых жирных щупалец, дохнул подвальной сыростью в затылок.

* * *

– Почему я раньше не видела Сумру? – громким шёпотом спросила София.

Она хотела оставить свет включённым на ночь, но Настя не позволила, строго сказав: «Это как побег. Если ты будешь бояться обычной темноты, то что с тобой станет завтра, когда из тьмы придёт Сумра?»

Тишина квартиры оглушала. Стены квартиры больше не защищали. Дом превратился в домик, хрупкий, как поставленные над головой ладошки. Сумра сомнёт твой домик и ладошки, вольётся в твой день чернильным мраком, протянет чвякающее щупальце, вытряхнет из тебя цвета и звуки, навсегда поселит среди других вылинявших оттенков в своём раздутом брюхе.

– Мы видим её, когда начинаем понимать, что мир – не вечный, – проговорила сестра после паузы, и София поняла, что Настя говорит те же слова, которые ей самой когда-то сказал кто-то другой. – Мы прозреваем, когда взрослеем. Когда понимаем, что мир не вечен, но мы любим его и готовы бороться за свой мир, защищать его со всем жаром своего сердца. Если Сумра встречает много горячих сердец – она боится обжечься и лопнуть, и тогда она отползает назад, в свою тьму. Но мы забываем о Сумре, когда… начинаем любить какого-то одного человека больше, чем любили весь мир.

– Как взрослые? – София с трудом сообразила, что имеет в виду сестра. – Значит, мама и папа не помнят про Сумру?

– Не помнят.

– И бабушка с дедушкой не помнят?

– Не помнят.

– И все-все взрослые? И даже…

– Никто не помнит, когда вырастает, я же сказала, – сердито зашептала Настя. – И даже если им показать – они не увидят. Иногда ребята с родителями приходят, и взрослые не видят ничего. Ты заметила на берегу, женщину, АннЛексевну?

София помотала головой, хотя сестра в темноте не могла этого видеть.

– Это новая учительница. Она стояла там, смотрела на нас, так тихо-тихо, будто боялась, что мы её прогоним или съедим. Она не видела Сумру.

– А Сумра видела её?

– Сумра видит всех.

– И маму с папой?

София долго лежала, глядя на полосу света, которая взрезала потолок – дверь в детскую закрывалась неплотно, всё время отходила, и на потолок падала узкая щёлка света из большой комнаты. Иногда свет был синим, если в аквариуме горела подсветка. Иногда мерцала, если родители смотрели телевизор. Сейчас свет был бледно-жёлтым и печальным.

– Бабушка немножко помнит её, – неуверенно, сипло проговорила из темноты сестра. – Каждую зиму, как Сумра приходит, бабушка тревожится. Вроде как у неё в памяти что-то шевелится. Она смотрит в окно и говорит всегда одно и то же. Говорит: «Отчего-то мне хочется бежать на улицу. Бежать на улицу и петь во всё горло что-нибудь из молодости, из юности. Что песня строить и жить помогает. Эх!» Каждый год она так говорит незадолго до дня, когда приходит Сумра. А потом забывает до следующего года.

– И ты всё забудешь, Насть? – спросила София, и горло у неё сжалось.

– Не забуду, – тут же отрезала сестра.

– Ты никого не полюбишь сильнее всего мира?

– Никого.

– Но все взрослые кого-нибудь любят. Мама любит папу. Бабушка любит дедушку. Вот даже твоя Мария любит Костю, хотя Мария не взрослая.

– Она просто глупая, – ещё сердитее ответила Настя.

София снова надолго умолкла. Смотрела и смотрела на печальную жёлтую полосу света поперёк потолка. А вдруг этот свет погаснет? Что если Сумра однажды придёт днём, когда дети в школе? Быть может, завтра, вернувшись с уроков, они с Настей увидят, что их дома больше нет, и двора с карликовыми лиственницами больше нет, и макушка карусели больше не торчит смешно из-под снега – всё поглотил необъятный мрак, из которого ползут чвякающие змеи-щупальца.

– А что случится, если станет мало детей? – спросила София наконец. – Если многие заболеют и не смогут прийти на берег вечером? Или… вырастут и станут глупыми, если их сердца сделаются холодными?

– Тогда никто не остановит Сумру на берегу. – Кровать сестры скрипнула: Настя села в постели. София слышала, как она потёрла ладони, словно те враз озябли.

Соседняя кровать и Настя проступали из темноты, как полупрозрачный ледяной волк с речного берега, и на миг Софии померещилось, что, несмотря на плотно-жёлтые оконные шторы, в комнату заползла Сумра и обнимает сестру чернильными щупальцами.

– Так было в Унежме, на западе. Так было в Поморье, к северу от города, – говорила Настя чужим голосом, глухим и монотонным. – Три тысячи человек жило в Поморье сорок лет назад. Дедушка знает, кто-то из его знакомых там работал. А Унежма стояла на берегу моря долго-долго, лет четыреста, а может, тысячу, и там жила куча народа. Я в Википедии читала, там почтовая станция была и красивая церковь, и ремесленные лавки, и много людей. А теперь там никого нет.

– Совсем никого? – шёпотом уточнила София.

Тишина, которая повисла в комнате вместо ответа, сама была ответом. Она длилась и длилась, и уже начала давить на уши и слегка позвякивать там, в ушах, когда сквозь звон пробился едва слышный шёпот Насти:

– А ещё была Красная Ляга. А ещё Клоново на юго-востоке…