Виллет

Узнала я и еще одну из волшебных нимф – самую хорошенькую или, во всяком случае, наименее лицемерную и притворно-скромную из всех. Она сидела рядом с дочерью английского пэра – также достойной внимания, хотя и несколько высокомерной молодой особой. Обе входили в свиту британского посла. Моя знакомая обладала легкой гибкой фигурой, вовсе не похожей на статные формы иностранных девиц. Волосы ее не были гладко причесаны в виде ракушки или плотно сидящего атласного чепчика, а струились свободными пышными волнами. Она постоянно щебетала и вообще казалась в высшей степени довольной собой и своим положением. Я не смотрела на доктора Бреттона, поскольку и так знала, что он заметил Джиневру Фэншо: сидел тихо, коротко отвечал на реплики матушки и то и дело глубоко вздыхал. Но почему? Сам же признался, что любит преодолевать сердечные трудности и препятствия, а здесь все соответствовало его вкусу. Возлюбленная сияла в высших сферах, добраться до нее он не мог, и даже единственный мимолетный взгляд казался сокровищем. Я с интересом наблюдала, желая узнать, осчастливит ли Джиневра верного поклонника. Наши кресла располагались неподалеку от алых скамеек, так что столь быстрые и зоркие глаза, как у мисс Фэншо, не могли не заметить знакомых лиц, и действительно скоро взгляд остановился на нас – по крайней мере, на докторе и миссис Бреттон. Я старалась держаться за их спинами, не желая быть немедленно узнанной. Джиневра прямо посмотрела на доктора Джона, потом перевела лорнет на его матушку, а уже через пару минут опять о чем-то весело болтала с соседкой. Вскоре началось представление, и вообще внимание было привлечено к сцене.

Нет необходимости рассказывать о концерте: читателю вряд ли интересно читать о моих музыкальных впечатлениях, тем более что впечатления эти окрашены крайним невежеством. Молодые леди из консерватории, пребывая в полуобморочном состоянии, дрожащими руками сыграли на двух роялях что-то громкое. Во время исполнения месье Жозеф Эммануэль стоял рядом, чтобы ободрить их, придать уверенности, но, поскольку не обладал тактом и авторитетом родственника, который в подобных обстоятельствах непременно внушил бы ученицам храбрость и самообладание, мало что мог изменить. Месье Поль на его месте поместил бы истеричных дебютанток меж двух огней: страхом перед публикой и страхом перед самим собой – и вдохнул бы в них мужество отчаяния, сделав второй страх несравнимо сильнее. Месье Жозеф этого сделать не смог.

После белых муслиновых пианисток на сцену вышла красивая взрослая серьезная дама в белом атласе и начала петь. Ее исполнение заинтересовало меня, как всегда увлекали уловки фокусника: захотелось понять, как она это делает, заставляет голос подниматься, опускаться и совершать чудесные прыжки, – но не тронуло. Простая шотландская мелодия, сыгранная грубым менестрелем, трогает душу намного глубже.

Затем появился джентльмен. Изогнувшись в направлении королевской четы, то и дело прикладывая к груди руку в белой перчатке, он отчаянно воззвал к некой fausse Isabelle[186]. Казалось, певец особенно старался заслужить симпатию королевы; однако, если я не ошибаюсь, ее величество слушала скорее с вежливым вниманием, чем с искренним интересом. Состояние ума этого джентльмена казалось поистине душераздирающим, и я обрадовалась, когда он закончил демонстрировать свое беспомощное смятение.

Больше всего меня воодушевило выступление хора, в состав которого вошли представители лучших провинциальных музыкальных сообществ: самые настоящие жители Лабаскура с фигурами в форме бочек. Эти достойные люди пели прямо, без обиняков, и их усилия увенчались по крайней мере одним успешным результатом: уши слушателей уловили в исполнении недюжинную силу.

На протяжении всего концерта – будь то во время робких инструментальных дуэтов, тщеславных вокальных соло или звучных, наделенных медными легкими хоров – мое внимание уделяло сцене только одно ухо и один глаз, поскольку второй член каждой пары постоянно находился в распоряжении доктора Бреттона. Я не могла ни забыть о нем, ни перестать спрашивать себя, что он чувствует, о чем думает, интересно ли ему. Наконец он заговорил, осведомившись своим обычным жизнерадостным тоном:

– Как вам все это нравится, Люси? Сидите так тихо, даже не шевелитесь.

– Очень интересно: не только музыка, но и все вокруг, – ответила я.

Он сделал несколько незначительных замечаний, причем с таким нерушимым спокойствием и самообладанием, что я начала сомневаться, видел ли он то, что видела я, и прошептала:

– Здесь мисс Фэншо. Вы заметили ее?

– О да! Как и то, что вы тоже заметили.

– Полагаете, она пришла вместе с миссис Чолмондейли?

– Они явились большой компанией, и Джиневра вместе с ними. А сама миссис Чолмондейли сопровождает некую леди, приближенную королевы. Если бы это не был один из маленьких европейских дворов, в котором формальность больше похожа на фамильярность, а церемонии напоминают воскресные домашние обычаи, все звучало бы грандиозно.

– Похоже, Джиневра вас видела.