Виллет

– Если и не думаю, то вовсе не потому, что такая катастрофа не висит у меня над головой. Вот уже десять лет ты меня регулярно пугаешь: «Мама, я скоро женюсь!» – а воз и ныне там.

– Но, мама, рано или поздно это случится. Внезапно, когда вы забудете об опасности, выйду, подобно Иакову, Исаву или какому-нибудь другому патриарху, и выберу себе жену. Причем не исключено, что из дочерей этой земли.

– На свой страх и риск, Джон Грэхем! Вот и все.

– Матушка хочет, чтобы я остался старым холостяком. Но только посмотрите на это чудесное создание в голубом атласном платье, с искрящимися, словно шелк, светло-каштановыми волосами. Разве вы, мама, не гордились бы, если бы однажды я привел эту богиню домой и представил вам как младшую миссис Бреттон?

– Привести богиню в Террасу не удастся: маленькое шато не выдержит двух хозяек, особенно если вторая окажется такого же роста, объема и величия, как эта грандиозная кукла из дерева, воска, лайки и атласа.

– Но, мама, она же замечательно заполнит ваше синее кресло!

– Заполнит мое кресло? Не потерплю чужеземную узурпаторшу! Для нее это кресло станет роковым. Но тише, Джон Грэхем! Закрой рот и продолжай смотреть.

Во время этого забавного спора зал, который показался мне полным, продолжал принимать группу за группой до тех пор, пока полукруг перед сценой от пола до потолка не превратился в плотную массу голов. Сцена – точнее, временный подиум, – еще полчаса назад совершенно пустая, теперь наполнилась жизнью. Вокруг двух установленных в центре роялей собралась стайка девушек, студенток консерватории. Я наблюдала за их появлением, пока Грэхем обсуждал с матушкой красавицу в голубом атласе, и с интересом следила за процессом их расстановки. Девичьим войском командовали два знакомых джентльмена. Один, артистического вида господин с бородой и длинными волосами, был знаменитым пианистом и главным преподавателем музыки в Виллете. Дважды в неделю он являлся в пансионат мадам Бек, чтобы позаниматься с теми немногими ученицами, чьи родители были достаточно богаты, чтобы позволить дочерям привилегию его уроков. Звали его месье Жозеф Эммануэль, и он доводился месье Полю сводным братом. Этот яркий персонаж также фигурировал на сцене.

Месье Поль чрезвычайно меня забавлял. Глядя на него, я улыбалась. Стоя на сцене на виду у огромного зала, переставляя, успокаивая, удерживая в благоговейном страхе около сотни молодых леди, он чувствовал себя в своей стихии, а главное – держался вполне серьезно: энергичный, решительный, абсолютно уверенный в себе. И все-таки что он здесь делал? Какое отношение имел к музыке и консерватории, если не мог отличить одну ноту от другой? Я знала, что в этот зал его привела исключительно любовь к публичности и власти – не оскорбительная только благодаря простительной наивности. Скоро стало ясно, что брат находится в его руках – точно так же, как сами девушки. Что за маленький ястреб этот месье Поль! Едва на сцене появились известные певицы и музыканты, подобный комете профессор закатился. Знаменитости оказались для него невыносимыми: не в силах затмить их сияние, он ретировался.

Теперь все было готово к началу концерта. В зале пустовала лишь одна ложа – подобно лестнице и двери, задрапированная алой тканью, с мягкими диванами по обе стороны от торжественно накрытых балдахином королевских кресел.

Но вот прозвучал сигнал, двери распахнулись, публика дружно поднялась с мест, оркестр заиграл, и под торжественное хоровое пение вошли король и королева Лабаскура в сопровождении придворных.

До этой минуты мне еще не приходилось видеть высочайших особ, поэтому нетрудно понять, до какой степени я напрягала зрение, чтобы рассмотреть эти экземпляры европейского самодержавия. Но какого бы властителя вы ни увидели впервые, непременно ощутите смутное, граничащее с разочарованием удивление оттого, что самодержец не восседает на троне, увенчанный короной и снабженный скипетром. С нетерпением ожидая выхода короля и королевы, увидев военного средних лет и довольно молодую даму, я почувствовала себя обманутой, но в то же время довольной.

Отлично помню его величество – лет пятидесяти, немного сутулого, начинающего седеть. Ни одно другое лицо не напоминало его ни чертами, ни выражением. Мне не доводилось ни читать, ни слышать о характере и привычках короля. Поначалу словно прорезанные стальным стилетом иероглифы на лбу, вокруг глаз и губ глубоко озадачили, но вскоре, однако, я если не поняла, то почувствовала, значение этих нерукотворных знаков: на виду у своего народа сидел тайный страдалец – нервный, меланхоличный. Глаза его созерцали появление известного призрака: привычно ждали прихода и исчезновения самого странного фантома – ипохондрии. Возможно, в эту минуту он видел ее на сцене, перед собой, среди блестящей толпы. Ипохондрия обладает свойством вставать среди людского множества – темная, как рок, бледная, как болезнь, всесильная, как сама смерть. Напрасно ее друг и жертва мечтает о минуте счастья. «Нет, – говорит она, – я иду». Замораживает кровь в жилах, омрачает свет в глазах.