Виллет

Кто-то может сказать, что глубокие морщины на королевском лбу появились из-за тяжести иностранной короны; кто-то вспомнит рано пережитую тяжелую утрату. Возможно, и то и другое справедливо, однако главный виновник несчастья – самый мрачный враг человечества: природная, органическая меланхолия. Королева, его супруга, это знала. Мне показалось, что отражение горя мужа тенью лежало на добром лице. Эта дама выглядела мягкой, задумчивой, элегантной. Ее трудно было назвать красивой, так как она ничем не напоминала недавно описанных особ великолепного достоинства и мраморных чувств. Фигура ее хоть и отличалась изяществом, но черты, достаточно изысканные, слишком откровенно напоминали о правящих династиях и королевских родословных, чтобы, безусловно, радовать глаз. В настоящий момент лицо выражало довольство, однако вы не могли не сопоставить его с известными картинами, где подобные черты демонстрировали иное выражение, будь то слабость, чувственность или хитрость. Глаза королевы, однако, принадлежали ей одной, и в них отражался божественный свет доброты, жалости и сочувствия. Она представала не высочайшей особой, а леди – милой, любящей, благородной. Рядом с ней, облокотившись на колени матери, сидел сын – принц Лабаскура и юный герцог Дидонно. В течение вечера я несколько раз видела, как ее величество смотрела на монарха и, заметив мрачную отстраненность мужа, пыталась вернуть его к действительности, обратив внимание на ребенка. Она часто наклонялась к сыну, чтобы расслышать, что он говорит, и тут же передавала слова отцу. Угрюмый король вздрагивал, выслушивал, коротко улыбался и, едва добрый ангел замолкал, тут же снова погружался в меланхолию. Печальное и знаменательное зрелище, не менее полное смысла оттого, что ни аристократия, ни почтенная буржуазия Лабаскура не чувствовали этой особенности. Я не видела в зале ни единого грустного или растроганного лица.

Вместе с королем и королевой в ложу вошли придворные, включая двух-трех иностранных послов, а вслед за ними появились самые знатные из живущих в Виллете чужеземцев. Они-то и завладели алыми диванами. Дамы сели, а большинство мужчин остались стоять. Их черный ряд на втором плане составил контрастный фон для яркого великолепия, однако и само это великолепие не выглядело однородным, а изобиловало цветами и оттенками. Середину занимали матроны в бархате и атласе, в перьях и драгоценностях. Скамейки в первом ряду, по правую руку от ее величества, были предоставлены исключительно девушкам – цветам (возможно, правильнее сказать «бутонам») аристократии Виллета. Здесь вы бы не увидели ни драгоценностей, ни пышных головных уборов, ни бархатных волн, ни шелкового блеска. Девичьим войском командовали чистота, простота и воздушная грация. Скромно причесанные юные головки, изящные юные фигурки. Вот написала «изящные», но это неправда, поскольку некоторые девицы шестнадцати-семнадцати лет от роду сложены даже щедрее полных двадцатипятилетних английских дам. Итак, прекрасные фигуры в белых, бледно-розовых или нежно-голубых туалетах навевали мысли о небесах и ангелах. Парочку этих бело-розовых представительниц человечества я знала. Здесь присутствовали две воспитанницы мадам Бек – мадемуазель Матильда и мадемуазель Анжелика. В последний год обучения обе должны были числиться в выпускном классе, однако умственные способности не позволили им подняться дальше второго отделения. Мне пришлось преподавать юным особам английский язык. Должна признаться, что стоило огромного труда заставить их разумно перевести страницу «Векфильдского священника»[185]. Кроме того, рядом с одной из красавиц я сидела в столовой, и количество поглощаемой во время второго завтрака еды – домашнего хлеба, масла и компота – вызывало тем большее изумление, что, вставая, она складывала в карманы все, что не смогла съесть. Это правда, истинная правда.